Мне не больно!

​Боль во спасение

Придет ли в голову зрелому человеку утверждать, что боль – это нечто ненужное? Конечно, в момент, когда мы испытываем боль, нам совершенно естественно хочется, чтобы она утихла. Но очевидно, что жизнь без боли стала бы смертельно опасной. Легко представить, что было бы с нами, если бы наше тело не сигналило нам болью в нужные моменты. Ученым известны случаи отсутствия у человека болевых ощущений – это редкое заболевание анальгезия, которое развивается в ходе генетических мутаций. Так, например, родителям девочки, у которой ученые первой диагностировали анальгезию, долго пришлось объяснять дочери, отчего поцарапанная до крови рука требует привлечения внимания родителей, равно как и порезанная стеклом нога. А как можно догадаться о нарушениях и болезнях внутренних органов, если у человека ничего не болит? Понятно, что отсутствие боли может обратиться трагедией – преждевременной гибелью нашего организма. Боль – это важнейший сигнал о повреждении ткани и развитии патологического процесса, несмотря на свою неприятность, она является одним из главных компонентов защитной системы организма.

Но как быть, если речь идет не о физической боли? Многие люди говорят, что готовы терпеть муки тела, лишь бы не испытывать боль души. «Разве может телесная боль сравниться с душевной?» – говорят люди, повидавшие жизнь. Физическую боль мы способны кое-как перенести, облегчая ее различными методами и средствами, но как правильно переживать боль душевную? Мы всеми силами стараемся устроить свою жизнь так, чтобы не испытывать боли, но при этом вряд ли кто-то может похвастаться, что преуспел в этом. Можно подучиться ее игнорировать, вытеснять, подавлять, но вряд ли можно обеспечить себе жизнь без боли.

Фразы, которые чаще всего можно услышать от тех, кто обращается к психологу, весьма похожи: «Помогите, я очень страдаю, но не знаю, что делать», «Мне очень плохо, я не могу выносить эту боль», «Душа разрывается, и я ничего не могу с собой поделать».

По сути, все обращения людей к психологу, как заметил Карл Витакер, семейный психотерапевт, можно уместить в два слова: «боль» и «бессилие». И, как правило, обращаются к психологу не с просьбой о помощи пережить боль, а желая получить «обезболивающее»: «Пусть лучше моя душа вовсе омертвеет, но выносить эту боль я не могу».

«Обезбольте мне душу»

«Обезбольте мне душу» – именно такими были первые слова Веры, произнесенные сдавленным голосом после продолжительной паузы, когда она вошла в кабинет.

Вера – женщина средних лет. Два года назад от нее ушел муж. Ушел, как в драматическом кино, – к той, что «помоложе и покрасивее». Все это время женщина пыталась следовать советам с форумов и различных сайтов самопомощи. Оттуда сыпались рекомендации: забыть, отвлечься, порадовать себя чем-то, найти другого мужчину, сделать новую прическу, внушить себе, что он не стоит слез, и радоваться, что из ее жизни исчез «никчемный человек». Советы не давали реального облегчения, напротив, предоставив двухдневную «передышку», усиливали боль, обиду, уныние, доходящее до отчаяния. На момент нашей встречи она уже несколько месяцев была без работы, беспрерывно пила антидепрессанты, давно забыла, что такое сон, нередко думала о смерти как об избавлении от страданий. Она беспрерывно твердила одно и то же:

– Сделайте так, чтобы я все это забыла, избавьте меня от боли, я не могу так больше жить.

– Вы на самом деле хотели бы забыть все? Подумайте, прежде чем ответить на этот вопрос, – прошу ее я.

Она начинает плакать и после долгой паузы тихо произносит:

– Нет. Но как мне научиться жить дальше?

Каждый, кто задумается всерьез над своей болью, не станет спешить избавиться от нее, забыть о ней, видимо, интуитивно мы чувствуем, что боль может быть дана нам свыше и иметь свой смысл.

Во всем виноват пень

Анна Фрейд, детский психоаналитик, отдала часть своей жизни изучению формирования защитных механизмов психики. Мы с детства учимся отрицать, подавлять, вытеснять, замещать и т. д. И все бы ничего, но защитные механизмы опасны тем, что действуют на бессознательном уровне за счет искажения или отрицания реальности, а значит, как только включается защитный механизм, мы уходим в мир, который не можем творить сознательно с помощью наших смыслов и ценностей.

Искалеченные родителями, которые в свою очередь искалечены своими родителями, мы калечим своих детей, подтверждая слова царя Давида: «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50:7). Мы в равной степени душевно ущербны, больны по сути своей, «по наследству». Моя знакомая, многодетная мама, детский психолог-педагог, которая проводит семинары для родителей, однажды с горечью сказала: «Удивляюсь, как после всего, что мы, родители, делаем с детьми, они живут, любят, трудятся, стремятся к чему-то? Мы же, сами того не понимая, делаем все, чтобы не дать ребенку стать собой и жить счастливо». Что ж, видимо, душевный иммунитет в нас неисчерпаемый.

В городском парке малыш полутора лет падает, зацепившись за торчащий пень. Мама, видимо, читавшая статьи по детской психологии в интернете и доступных популярных журналах, действует «по инструкции»: спокойно подходит к кричащему малышу (не бежит сломя голову с криками и слезами, которые пугают и без того напуганного ребенка), так же спокойно поднимает его на ножки, и… произносит «роковую» фразу:

– Не плачь, мой хороший. Ух, какой плохой пенек тут, деткам ходить не дает. Бери лопатку, вот так, давай его накажем за то, что он больно сделал. Но-но, пенек, нельзя деток обижать!

Утешенный малыш вместе с мамой азартно хлопает лопаткой по пню. Слезы высохли, щеки зарделись от прилагаемых усилий при «избивании пня», на лице видна улыбка.

Мама довольна собой. Еще бы! Ребенок, в отличие от других детей, быстро успокоился, пришел в себя, не закатывает истерик. Кроме того, забавные возгласы малыша и «избивание пня» делают картину умилительной для окружающих. «Опредмечивание» боли произошло, можно выместить всю горечь на нечто вовне. Другие мамочки стараются усвоить урок, спеша применить действенный «метод» к своим чадам.

Так мы учимся, ударившись о пень, врезать по нему ногой, выругав всех, начиная от Бога, сотворившего деревья и пни. Поранившись душой о ближнего, мы станем проделывать тот же трюк – винить ближнего, Бога, судьбу за то, что нам больно. Поиск виноватого отвлекает, дает возможность избежать болезненных переживаний. Полученный урок не становится личным опытом, и мы, уверенные в том, что с нами все в порядке, если бы не «пень», продолжаем раз за разом спотыкаться, причиняя себе боль, преследуемые одними и теми же «граблями».

Часто спортсмены на тренировках «набивают» себе тело, чтобы повысить болевой порог. Точно так же от постоянной неосмысленной травматизации наша душа «черствеет», и порой мы умышленно ищем боль, лишь бы почувствовать себя живыми. Нередко этот феномен ложится в основу киношных «любовей», где герои ищут друг друга, чтобы, испытав накал страстей, упасть в бездну несчастий, саможалений, отчаяния. Жизненная позиция «виноватый пень» позволяет уйти человеку от осознания и осмысления своей жизни, но будет ли бесконечным этот побег от себя?

Ольге почти сорок лет, она не замужем, отчего-то мужчины вокруг «все козлы», только и делают, что стремятся причинить ей боль. Она путается, рассказывая о своих влюбленностях: каждый обещал быть особенным, но потом куда-то сбегал, обижал, исчезал.

– Был один, хороший, совсем другой, он любил меня, был так внимателен.

– Расскажите подробнее, – прошу я.

– Дело было в летнем лагере. Мне было шестнадцать, он был физруком. Нас разлучила судьба. Я много раз умоляла маму позвонить директору лагеря, чтобы найти его. Но мама будто специально ничего не делала. Да и директор там была какая-то неадекватная. Мне просто фатально не везет.

Судьба, директор, мама, альфонсы и обманщики…

Каждую нашу встречу Ольга жалуется на душевную боль и более всего на несправедливость: ее жизнь – сплошная череда бед и несчастий, где все словно сговорились против нее. Много предстоит потрудиться, чтобы понять: человека трудно обидеть, он обижается сам. Получится ли у Ольги принять то, что автор своей жизни она сама, и как бы ни было это трудно и неприятно, признать все же, что пень ни в чем не виноват.

«Сколько можно?»

Мальчик лет пяти падает, поскользнувшись на гравии. Испуганно смотрит по сторонам, видно, как глаза от боли налились слезами. Мама ведет оживленный диалог с приятельницами. Затем взгляд ее фокусируется на сыне, и лицо ее искажает гнев.

– Ну что за ребенок?! Ну сколько можно! – злобно, без тени жалости кричит мать. – Все дети как дети, один ты как не знаю кто. Хватит реветь, не позорь меня, а то сейчас добавлю, не только коленка заболит.

Моему однокласснику Паше в пятнадцать лет поставили диагноз «сахарный диабет». Паша был хорошим парнем, неплохо учился, имел множество увлечений, дружил почти со всеми и вызывал немало симпатий у девочек. Сейчас он преуспевающий предприниматель, в подчинении у него порядка сотни людей. В его возрасте мало кто достигает таких высот с нуля.

Не так давно у нас выдался разговор по душам, и он попросил описать его случай в надежде, что, возможно, кто-то пересмотрит свои отношения с ребенком.

– Я с детства только и помню мамино «сколько можно!». Простая оплошность или неудача в школе вызывали в ней гнев, обиду на меня, она плакала или кричала, могла по нескольку дней не разговаривать со мной. И всегда одно и то же: «вырастешь неудачником», «сколько можно меня позорить», «вечно ты не как все нормальные люди» и все в таком духе. Она спрашивала, «сколько можно» сморкаться, когда у меня был насморк, и «сколько можно» болеть, если я валялся неделю с ангиной. «Сколько можно» – это страшный приговор.

Есть ли у ребенка шанс справиться с болью, если в ней стыдно признаться не только маме, но даже самому себе? Ребенок с детства усваивает урок: быть слабым, испытывать боль – стыдно, позорно, неправильно.

Нередко это можно наблюдать среди одиноких мам, которые панически боятся любых проявлений слабости своих сыновей – ведь это равносильно тому, что тот станет «нытиком», «неудачником», «копией отца». Ребенок, таким образом, растет в искаженном мире, где все должно быть однотонным и плоским. Наше тело может нас многому научить. Когда у человека сломана нога, ему не удастся не обращать внимания на боль, забыть о ней, продолжая жить дальше и ходить, как ни в чем не бывало. Мы знаем, что необходимо принять меры, бережно относиться к ноге какое-то время, помня, что она сейчас нуждается в особом уходе. Если же мы перестанем обращать внимание на то, что сломанная нога болит, то это приведет к трагическим последствиям. И все же может ли сломанная нога не болеть силой самовнушения? Теоретически да, если прежде «ликвидировать» участки мозга, отвечающие за возможность чувствовать, ощущать. Но в таком случае человек перестанет испытывать не только боль, но и все остальные возможные чувства. Мы станем омертвелыми. Так нередко происходит с душой человека, который вместо того, чтобы бережно отнестись к ране, давая ей время зажить, «отключает» возможность чувствовать, оставляя себе способ выживания – «окамененное нечувствие». Но есть иные способы пережить боль, не омертвляя себя, а, наоборот, становясь все более живым.

Не надо печалиться, вся жизни впереди

Интересно узнать, откуда пошло это вечное «ничего, до свадьбы заживет». Тот, кто это придумал, и тот, кто это повторяет, чего на самом деле добиваются? Показать крохе, как быстротечно время? Наверное, есть надежда, что пятилетняя девочка, отчаянно дующая на разодранную коленку, способна уловить эти философские сентенции. Но в действительности разговор «о свадьбе» в данном случае выполняет роль обесценивания боли. То есть ребенок понимает, что эта боль должна закончиться. Но самое главное – заветное слово «свадьба», именно на ее фоне меркнет все происходящее в настоящем времени.

Стоит ли говорить, что если мамы не «избивают пни» и не твердят «сколько можно», то в ход идут конфеты и поцелуи? Казалось бы, ну этот-то метод точно лучше предыдущих, но давайте присмотримся внимательнее. «Не плачь, мама тебе шоколадку даст, и все пройдет» или «Мама поцелует волшебным поцелуем, и ранка сразу заживет». И выводы повзрослевших детей: «Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на грусть, слезы, болезни, страдания по кому-то» или «Мы в этом мире для того, чтобы получить все возможное для наслаждений и радости». Взрослые, пользуясь усвоенным уроком, советуют друг другу «развеяться», пойти в салон красоты, обновить гардероб, поучаствовать в уличных гонках, купить новый автомобиль, «оторваться» в клубе или найти нового мужа. Вместо страданий устрой себе приятное, «купи шоколадку», порадуй себя.

Куда же уходит боль, «заеденная шоколадкой»? Исчезнуть она не может, а поскольку она не осмысленна и не стала источником роста, то можно предположить, что она просто «убирается» подальше, как и было «заказано». Развлекаясь, можно долгое время избегать болезненных переживаний, но лежащая на дне боль со временем начнет давать о себе знать, отравляя нашу жизнь. Словно надкушенное яблоко на дне мешка, наполненного фантиками от конфет и мишурой, непрожитая боль в скором времени начнет разлагаться и отравлять жизнь продуктами распада. Но тогда будет гораздо сложнее привести в порядок свои мысли и чувства, жизнь и отношения с близкими людьми.

Такую же медвежью услугу оказывают и «волшебные мамины поцелуи». Сколько несчастных женщин и мужчин ищут по свету того, кто, появившись однажды, избавит от всех бед и несчастий. Чаще всего поцелуи идут бок о бок с «пнями», и, уходя от того, кто «во всем виноват», человек ищет того, кто «тучи разведет руками», продолжая бег по кругу до бесконечности.

Выгодная боль

Житейский анекдот о девочке, плачущей посреди магазина. К ней подходит мужчина, успокаивая, протягивает конфету. Девочка смотрит на него и сквозь зубы говорит:

– Уйди, дядя, я не для тебя, я для мамы плачу.

Сколько угодно можно винить детей в хитрости и изворотливости, но не мы ли, родители, их этому учим своими «педагогическими» выходками?

Когда Артему было 11 лет, у него умер отец. Умер неожиданно, в молодом возрасте, оставив сына и молодую жену. Мать Артема не могла справиться с ударом, и несколько месяцев сын «ходил по соседям». Бедная женщина, обезумев от горя, была не в силах выполнять свои материнские обязанности. Что переживал тогда Артем? Он не помнит. Когда его спрашиваешь об этом, он пожимает плечами, но в глазах этого взрослого теперь уже мужчины появляются слезы.

– Я пытался говорить с мамой, я так скучал по ней. Мне было очень страшно жить, это я помню, – сдавленным голосом рассказывает Артем. – Но мама смотрела сквозь меня и уходила в свою комнату плакать. Я не помню, как додумался до этого, но однажды, придя из школы, сказал, что мне и еще нескольким ребятам не достался учебник по математике. Мама, как всегда, не слышала меня и, казалось, не видела. Неожиданно я стал плакать, но поскольку объяснить себе причину слез не мог, то вдруг добавил к этому: «А еще у меня теперь нет папы». Помню этот переломный момент, мама бросилась ко мне, стала обнимать, целовать, жалеть. Мы весь вечер говорили с ней, вспоминали папу, плакали вместе. Я не помню, искренне ли я плакал. Знаю точно, тогда радовался, что я не один, и мама снова со мной говорит, и я могу плакать не в одиночестве. Позже, как только я видел, что мама «уходит в себя», я проделывал этот трюк и получал свою порцию любви от мамы. Я не знаю, плохо это или хорошо, но думаю, что иначе ни я, ни мама не выжили бы. Мама призналась потом, что жалость ко мне удерживала ее от суицида.

Нередко мы несознательно показываем детям путь к нашему «расположению», и дети учатся «играть на наших чувствах» просто потому, что им жизненно необходимы наши внимание и любовь. Все живое тянется к свету. Если дерево не имеет возможности получать солнечный свет, оно будет расти любыми изгибами, лишь бы дотянуться до источника жизни. И вряд ли нам придет в голову его в этом упрекать.

«Если знаешь зачем, преодолеешь любые как»

«Если хочешь быть счастливым, сначала научись страдать». Иван Тургенев

Истоки слова «страдание» в слове «страда», что означает тяжелый крестьянский труд в летний период. «Страдать» имело вполне определенное значение – «трудиться». Если «страдать» означает «трудиться», то у любой нашей боли, страдания должен быть смысл, иначе наша жизнь воплотит в себе миф о Сизифе с его вечным бесполезным, бесцельным и безрадостным «страданием-трудом». Боль – условие для роста души, хотим мы того или нет, и лучше проживать ее так, чтобы она стала возможностью преображения.

Прекрасный педагогический пример нашелся в книге Френсис Бернетт «Маленькая принцесса». В первой главе мы знакомимся с маленькой Сарой Кру, которая очень любит своего отца, но вынуждена с ним расстаться – Саре предстоит учиться в пансионе благородных девиц на другом континенте. Насколько мудро ведет себя отец, давая возможность семилетней дочери прожить свою боль, но при этом не оставляя ее в одиночестве, даже если он не с ней. Для этого нужны мужество, вера в своего ребенка и доверие Богу.

– Папочка, – произнесла она так тихо, что голос ее прозвучал таинственно. – Папочка…

– Да, милая! – отвечал капитан Кру, покрепче обнимая ее и заглядывая ей в лицо. – О чем это задумалась моя Сара?

– Это то самое место? – прошептала Сара, прижимаясь к нему еще ближе. – Да, папочка?
– Да, маленькая, это оно. Мы, наконец, приехали.
И хотя Саре было всего семь лет, она знала, что ему сейчас так же грустно, как и ей.
Вот уже несколько лет, думала она, как он стал приучать ее к мысли об этом «месте» (так она всегда его называла). Мать Сары умерла при ее рождении, Сара ее не знала и не скучала по ней. Во всем свете у нее не было никого, кроме ее молодого, красивого, богатого и любящего отца. Они часто играли вместе и были очень привязаны друг к другу. (…)
– Что ж, папочка, – произнесла чуть слышно Сара, – если мы приехали, придется с этим примириться. (…)

Сара уселась на жесткий стул красного дерева и обвела комнату быстрым взглядом.
– Мне здесь не нравится, папочка, – сказала она. – Впрочем, я думаю, что солдатам тоже не нравится идти в бой – даже самым храбрым!
Капитан Кру расхохотался. Молодой и веселый, он любил странные речи своей дочери.
– Ах, что я буду без тебя делать, малышка? – вскрикнул он. – Кто мне будет говорить такое? В этом с тобой никто не сравнится! (…)

А потом схватил ее в объятия и крепко поцеловал – лицо у него вдруг стало серьезным, и на глаза как будто навернулись слезы.

Сара уселась к нему на колени, взяла в обе ручки отвороты его сюртука и посмотрела ему в лицо долгим внимательным взглядом.
– Хочешь выучить меня наизусть, малышка? – спросил капитан.
– Нет, – отвечала Сара, – я и так знаю тебя наизусть. Ты у меня в самом сердце.
Они обнялись и долго целовали друг друга – никак не могли расстаться.
Когда кэб тронулся, Сара опустилась возле низкого окна на пол, оперлась подбородком на руки и следила за ним взглядом, пока он не скрылся за углом. (…)

Когда мисс Минчин послала свою сестру, мисс Амелию, посмотреть, что там делает этот ребенок, та обнаружила, что дверь заперта.
– Я ее заперла, – произнес из-за двери тихий вежливый голосок. – Я хочу побыть одна, если позволите.
Маленькая Сара отвела в своей душе место для боли, взяв, таким образом, свои чувства под контроль, не давая возможности страданиям завладеть ею. Не забывая о боли, она продолжала жить своей жизнью, несмотря ни на что.

«Несмотря на» – пожалуй, те самые слова, которые могут стать источником роста. Когда очень больно, нам остается жить, несмотря наболь, но не избавляясь от нее. Приходит момент, когда мы прекращаем избивать пни, заедать все шоколадкой или стыдиться своих истинных чувств, мы продолжаем жить, несмотря на…

Однажды в книге, ставшей любимой, я нашла схожие переживания. Возможно, они смогут кому-то помочь:

«Он почувствовал невыносимо острую боль. Казалось, что-то рвет, разрывает его сердце. Боже мой, думал он, неужели я способен так страдать, страдать от любви? Я смотрю на себя со стороны, но ничего не могу с собой поделать… Внезапно над городом тяжело прогрохотал гром. По листве забарабанили тяжелые капли. Равик встал. Он видел, как улица вскипела фонтанчиками черного серебра. Дождь запел, теплые крупные капли били ему в лицо. И вдруг Равик перестал сознавать, жалок он или смешон, страдает или наслаждается… Он знал лишь одно – он жив. Жив! Да, он жил, существовал, жизнь вернулась и сотрясала его, он перестал быть зрителем, сторонним наблюдателем. Величественное ощущение бытия забушевало в нем, как пламя в домашней печи, ему было почти безразлично, счастлив он или несчастлив. Важно одно: он жил, полнокровно ощущал все, и этого было довольно!.. Счастье и несчастье казались теперь чем-то вроде пустых гильз, далеко отброшенных могучим желанием жить и чувствовать, что живешь». (Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка».)

Если не уходить в мир иллюзий и первичных психологических защитных механизмов, душа человека всегда тоскует и болит. Болит от своей одинокости, бессилия, невозможности устроить мир, который бы работал по твоим правилам, словно в детской игре. Перед человеком незримо стоит задача стать более целостным, здоровым, подлинным, настоящим, а сделать это возможно, если душа жива, способна к росту и имеет силы тянуться к Свету.