МАРИАМ

Казалось, запах рыбы пропитал не только стены домов и узкие улочки, но и самих людей, живущих в Башне Соленой Рыбы. Многим  не нравится, как она пахнет, а Мариам этот запах любила. Как любила и город своего детства — пыльный, шумный, суетливый рыбацкий мир. А все потому, что рядом было море. Пусть небольшое и не соленое. Море прощало все, даже то, что не могли простить друг другу люди.

Маленькой девочкой она бегала на берег и подолгу смотрела на волны. Волны с ней разговаривали. Обычно они были невысокими и тихими, но если поднимался ветер, то становились большими и шумными. Они никогда не заканчивались и их однообразная речь никогда не стихала. После суеты пестрого торгового города, где каждую секунду все менялось и кричало на разные голоса, волны казались чудом. Маленькая Мариам смотрела на них, слушала — и постепенно ее страхи отступали, обиды забывались, сердце наполняли покой и радость. Нет, волны вовсе не казались чудом — они им и были. Море дарило уверенность, что в этом мире все-таки есть то, что остается вечным и незыблемым и чему можно доверить себя. И совсем скоро в ее жизнь войдет то, о чем она мечтает.  Она загадывала, что счастье обязательно придет  вот с этой волной.  Или со следующей. Мариам подставляла лицо ветру, и он играл ее волосами, будто по голове гладил. Она улыбалась и тихо напевала:

Поднимись ветер с севера

и принесись с юга,

повей на сад мой, —

и польются ароматы его!

Взрослые смеялись и подшучивали над ее мечтами и песнями. Они-то знали, что в жизни все гораздо проще. Нужно выйти замуж за удачливого рыбака и продавать как можно больше рыбы на рынке. А все остальное — блажь и пустые мечты. Девочку с детства считали странной и не переставали так считать, когда она стала взрослеть. Ведь ходить к морю и подолгу сидеть там, напевая, она не перестала. Там ей было лучше, чем с людьми. Люди часто раздражены, злы, грубы и насмешливы. Они завидуют, непонятно чему и издеваются над тем, что им не понятно. То ли дело — море. Вода всегда что-то обещает и ничего не просит взамен. Мариам смотрела на море так, будто ждала от него чего-то. Или кого-то. При спокойной, безветренной погоде она долго вглядывалась в воду, пытаясь кого-то в ней разглядеть. Но видела лишь свое отражение.

А потом что-то случилось, но она никак не могла вспомнить, что именно. Начиналось все с тревожного беспокойства. Безо всякой причины оно приходило и становилось все сильнее. Заставляло выйти из дома и ходить без цели по городу. Только к морю она почему-то уже не шла. Мариам шла в людные места и… пряталась там от людей. Она знала, что ей нужно пойти к ним и от них спрятаться, потому что это не имеет никакого смысла, но в этом и есть весь смысл.

А в голову заполз туман — холодный и черный, и все  в нем тонуло. Звуки становились то вязкими и глухими, то резкими и противными.  Это был совсем не тот легкий туман, который появляется иногда утром перед восходом солнца и обещает ясный и теплый день. Этот был черным и душным. Сквозь него тяжело было что-либо разглядеть. Поначалу она пыталась его прогнать, но его становилось только больше. Туман заполнял собой все изнутри, и настоящий мир виделся сквозь него. В какой-то момент она решила, что настоящий мир на самом деле заполнен темным мороком и ничего больше не было и не будет. Постепенно темнота заполнила разум Мариам полностью. Липкая, навязчивая, парализующая. И тогда она начала слышать голоса.

Первый раз они пришли ночью. Они сказали, что она отвержена и никому не нужна. Что люди злы и только хотят над ней посмеяться.

— Ты же видишь, как они смотрят на тебя. Слышишь, как украдкой шепчутся за твоей спиной. Как переглядываются и перешептываются. Они тебя ненавидят. Они хотят твоей смерти. Они будут очень ей рады.

— Кто вы? — спрашивала голоса Мариам.

— Мы твои верные друзья.

— Что же мне делать?

— Слушай нас. Слушай нас и все будет хорошо.

Она стала слушать, но через какое-то время слушать становилось невыносимо. Мариам закрывала руками уши и начинала кричать. Так удавалось немного заглушить голоса. Но тогда появлялись собаки. Это были мерзкие псы с желтыми глазами и страшными мордами. Клыки лязгали, глаза горели, из пасти капали гной и кровь.

Ей было очень страшно, и она выходила на улицу, к людям. Голоса начинали невыносимо громко орать на нее:

— Тупица! Куда ты идешь? К этим жалким людям? Они ненавидят тебя! Они хотят твоей смерти! Мы твои друзья! Останься с нами!

Псы подбегали и начинали грызть ее ноги. Они рвали с них мясо и жилы и она это видела. Когда от ног оставались одни обглоданные кости, она падала на землю и начинала в бессилии биться головой. Голоса звучали невыносимо, и она думала, что если пробить в голове дыру, то они выйдут и ей станет легче. Голоса рычали и визжали, она рычала и визжала вместе с ними.

Туман сгущался до полного мрака. Когда мрак и холод полностью овладевали разумом, силы ее покидали, но страх меньше не становился. Она лежала и тихо выла, царапая землю ногтями. Люди старались обходить ее стороной, но некоторые останавливались и глазели.

— Смотри, — говорили люди друг другу, — опять беснуется.

— А отчего это с ней?

— Не знаешь, от чего такое происходит с гулящими бабами? Блудница она. Потаскуха.

Тогда Мариам вдруг поднимала голову и пугающе спокойно отвечала:

— А ты уверен в этом, мой господин? Наверное, кто-нибудь из вас был со мною? Может, мой разум настолько помрачен, что я не помню? — в ее голосе звучала издевательская озабоченность.

— А, может, тогда кто-то из вас захочет пойти и лечь со мной сейчас? — Мариам была сама наивность и  готовность услужить.

Она поднималась и, подойдя к ближайшему из мужчин, брала его руку и клала ее себе на бедро.

— Лэватилэмишкав ими? Пришел лечь со мной? — и просительно заглядывала в лицо.

— Ла тикрэвун! Ла тикрэвун! Не приближайся! — мужчина в ужасе отталкивал ее и спешил уйти прочь.

Мариам хохотала ему вослед.

Нет, никто из мужчин не мог  сказать, что был с Мариам. Страх перед ней всегда оказывался сильнее ее красоты. Желающих утонуть в этих громадных, выразительных, полных  боли глазах не находилось.

В то утро она вышла на улицу, потому что сидеть дома сил не было. Хотелось разорвать грудь, чтобы душа, наконец, вылетела наружу. И в этот раз ей удалось спрятаться так, как она мечтала. Она стояла в каком-то уголке, вокруг сновали люди, но ее никто не замечал. Кроме постоянных «друзей». Голоса звучали  громче  обычного, а из-за каждого угла появлялись и подбегали псы. Глаза псов были полны желтой, нечеловеческой злобы.

Мариам поняла, что больше вынести не сможет. Она села в придорожную пыль и подобрала острый камешек. Если дыру в голове пробить не получается, то можно открыть путь для крови и вместе с ней наружу выйдет душа. А голоса останутся здесь, в этом глупом пустом теле. Мариам вздохнула и в первый раз попробовала провести острым камешком по запястью. Псы подошли ближе и с любопытством уставились на нее. Было очень страшно, потому что они не скалились, как обычно и не рычали, роняя слюни и гной, а лишь молча смотрели на нее своими нечеловечески желтыми глазами. А голоса продолжали кричать. Чтобы их заглушить и справиться со страхом, Мариам принялась напевать песню:

Отперла я возлюбленному моему,

а возлюбленный мой повернулся и ушел.

Души во мне не стало, когда он говорил;

я искала его и не находила его;

звала его, и он не отзывался мне.

Напевая, Мариам внимательно осмотрела кремниевый осколок, выбрала самый острый край  и снова прижала его к левой руке пониже ладони.

Встретили меня стражи,

обходящие город,

избили меня, изранили меня;

сняли с меня покрывало, стерегущие стены.

— Вы знаете, почему стражники избили возлюбленную? — доверчиво обратилась она к псам, — потому что приняли ее за блудницу.

Острый каменный край взрезал кожу, постепенно добираясь до вен. Псы начали облизываться. «Скоро все кончится» — подумала Мариам. «Все кончится» — сказали ей голоса. «Все кончится» — прочитала она в глазах псов. Неужели, наконец, все это закончится? Потом наступила такая тьма, что стало ясно —- темнее просто быть не может.

И вот тогда ее позвали по имени.

— Мариам!

Очень простая и обычная вещь — назвать человека по имени. У каждого есть имя и каждый обращается по имени к другому. А что, если у тебя его нет? Оно было когда-то, но о нем все забыли. В том числе и ты сама. Нетрудно забыть свое имя, когда много лет лично к тебе обращаются только голоса в твоей голове. Голоса обращались к ней «ты!». Или — «эй, ты!». А люди вокруг никак к ней не обращались. Но даже, если бы кто-нибудь вспомнил и обратился, она бы не поняла или не услышала. Мало кто умеет назвать человека по имени так, чтобы он услышал. Даже, если человек не бъется в припадках и не кричит без видимой причины от ужаса.

Но на этот раз она услышала. Очень ясно и четко и в тоже время — как само собой разумеющееся, как то, что иначе не может и быть. Ни грома с небес, ни ярких вспышек. Только на какую-то секунду послышался шелест волн, которые раз и навсегда, безо всякого остатка смыли из сознания злобные голоса, желтоглазых псов и клочья черного тумана. Мариам подняла глаза вверх.

— Мариам…

Радостные дни пролетают быстро и счет им вести сложно. Постоянные странствия, дороги, города, большие и маленькие селения. И люди. Очень много людей, которые шли к Раввуни. А Он шел к ним. Мариам не помнила, сколько именно дней прошло после ее исцеления. Но она помнила каждый день после него. Через много-много таких дней, Мариам стояла возле раскрытого каменного гроба и плакала. Из больших прекрасных глаз текли слезы и смешивались с благовонным маслом в кувшине, который она держала перед собой. Последние три дня радостными не были. Последние три дня были полны такого отчаянья, что даже черный туман по сравнению с ним казался благом. Всегда есть надежда, что туман исчезнет. А вот как надеяться, когда вместо души у тебя внутри пустота? Будто кто-то пробил в голове дыру и украл твою душу. Они даже Его Тело унесли. Даже Тело, для которого она несла это пахнущее масло и теперь стояла, роняя в него слезы.

Кто-то подошел сзади и спросил:

— Маатбаэ? Что ты ищешь?

Она обернулась, и вот тогда-то ее прорвало рыданиями. Всю свою боль и всю свою скорбь она не могла больше сдерживать и должна была ею поделиться. Пусть и с кем-то случайным вроде этого человека, который скорей всего был обычным садовником. Он и не поймет ее, ну и пусть, какая разница?

Она запричитала и заголосила по-женски, скороговоркой, пытаясь высказать на одном дыхании весь ужас и всю тоску прошедших трех дней. Слова прерывали рыдания, а глаза обжигала соль слез. Но если море пресное, то где еще взять соль для него? А для тех, кто хочет слышать — есть уши. И она услышала. Будто шелест набегающих волн:

— Мариам…

И откликнулась тут же, на выдохе:

— Раввуни!

Порой человеку нужна такая малость. Глоток воды. Кусок хлеба. Или просто, чтобы его назвали по имени. Так назвали, чтобы он мог расслышать его сквозь свои рыдания.

Пока она бежала к остальным, то все никак не могла понять, почему Он не дал к себе прикоснуться? Но когда прибежала, то поняла.

— Кабилу минни! Кабилу минни! Послушайте меня! — кричала она с порога.

— Хаз эти! Я видела…

Она посмотрела на их растерянные лица, многие со следами слез, и тогда поняла. Любить можно только того, кого можешь потерять. И не правильно держать лишь в своих руках то, что принадлежит всем.

В тот же день, по дороге в Хаммат, двое путников шли и разговаривали между собой. Они так увлеклись, что немного обогнали небольшой караван из ослов и мулов, вместе с которым вышли из города. На дорогах было много разбойников, и путешествовать в одиночку, даже на такие малые расстояния было небезопасно. Один из путников, постарше, говорил с сомнением:

— Нет, я не могу поверить, что она Его видела. Ну, с какой бы стати Он стал являться женщине, одинокой, да еще и с таким прошлым? Что вообще известно о ней? Ни мужа, ни отца, ни брата. Просто какая-то Мариам из Башни Рыбы. Думаешь, не за грехи Бог когда-то наказал ее демонами?

Его спутник ответил не сразу. Он некоторое время молчал, и как раз этого времени хватило первому, чтобы понять, что он сказал глупость.

— Знаешь, я думаю, что люди иногда просто очень сильно ждут и готовят так много места в душе для встречи. И когда встреча почему-либо медлит, то пустоту места могут заполнить бесы. А единственный грех таких людей — это страх…

— Чего же она боялась?

— Одиночества. Того, что Он не придет никогда.

— Но она ведь сама сторонилась людей. А люди — ее.

— Вот этого она и боялась. Без любви к людям Его любить невозможно. Да ты и сам слышал…

Старший согласно махнул рукой.

— Слышал. Думаешь, она знала и видела больше, чем мы?

— Она видит так много, что нам с тобой и не снилось, Клеопа. Потому что смотрит сердцем. Потому что тот, кто умеет так чувствовать — нуждается в том, чтобы был и кто-то, кого так чувствовать стоит. А когда его рядом нет — тогда и приходят псы.

— Псы? Почему ты сказал «псы»?

— Ну, не знаю. Подскажи мне что-то более нечистое.

Клеопа задумался о чем-то своем, потом захотел что-то сказать, передумал и все же решился:

— Вот явился бы Он мне. Я бы Его сразу узнал. Как можно Его не узнать?

Его спутник промолчал и они молча дошли до поворота. Дорога, которая огибала небольшой холм, круто поворачивала направо. Перед поворотом оглянулись, чтобы увидеть насколько опередили остальных. Рядом с ними, чуть позади, шел человек, которого они сначала приняли за одного из погонщиков. Но теперь, рассмотрев его ближе, поняли, что он не из их числа. Человек приблизился к ним и сказал:

— Мир вам.

И они вместе свернули за поворот, где в чернильных сумерках весеннего вечера уже светились огни Хаммата, города горячих источников…