Монолог о диалогах

Пожалуй, диалог начинается там, где роскошь общения становится необходимостью. Людям необходимо слышать друг друга для того, чтобы оставаться людьми. Только во взаимодействии с другими человек проявляется во всей полноте, становится лучшей версией самого себя. И тогда сами диалоги становятся историями жизни и о жизни. Ведь там, где общаются двое, трое или больше — там и теплится Жизнь.

Перед вами несколько таких историй. Грустных, радостных, смешных, ужасных. Историй о том, как важно уметь вовремя сказать «я слышу тебя». И услышать.

 

ОН И ОНА

Они просто говорили на разных языках, хотя родились и выросли в одной стране и одной эпохе. Ей нравились стихи и картины, ему — новые марки машин. Она говорила легко и откровенно, он с трудом подбирал слова для тоста. Их диалог мог бы родиться на заре семейной жизни. Однако его прерывали частые недомолвки, шум футбольного матча по телевизору, постоянная спешка в поиске заработка и незнание того, как одна-единственная интонация пренебрежения или насмешки может полностью убить музыку обычных слов. Он не знал, что тон убивает значение слова, а привычка не смотреть в глаза и сосредоточенность на ярком экране планшета стирает желание рассказывать. Она хоть и поздно, но поняла, что не все вопросы нужно задавать прямо, и продолжением настоящего семейного диалога часто становится молчание, принятие и понимание.

Годы совместной жизни для них стали долгой и очень непростой школой построения уникального диалога. Ведь у каждой семьи есть свои интонации и свое молчание, свои секреты выхода из неизбежных кризисов и свои формулы, как сказать еще раз о том, что люди дорожат друг другом, даже не используя слово «любовь».

НЕРОЖДЕННЫЙ ДИАЛОГ

Увы, но диалог между самыми близкими людьми может вообще не состояться. И иметь самые трагические последствия. Американский мальчик, Чарльз Менсон, рожденный в ноябре 1934 года в штате Огайо, больше всего в жизни хотел по-настоящему поговорить с мамой. Так, чтобы она наконец приняла его и полюбила. Кэтлин Меддокс родила его в 16 лет, вне брака, и была совершенно не готова к материнству. Занятие проституцией, постоянная смена партнеров, пребывание в тюрьме за ограбление — все это не способствовало тому, чтобы оставить мальчика с ней. И, хотя он воспитывался в семье тети и дяди, глубоко религиозных людей, рана в душе зияла своей пустотой: во время периодических встреч с матерью Чарльз обостренным внутренним чутьем понимал, что за ее словами ничего не стоит. Как он признался позже, «единственное, чему научила меня мать, так это то, что каждое ее слово — ложь». Пришел момент, когда она откровенно дала понять, что сын ей не нужен. Из глубокой детской травмы и непонятости, отверженности и недоверия к матери, отсутствию настоящей семьи, из диких джунглей школ «для перевоспитания», унижений и изнасилований в отрочестве родился один из самых загадочных преступников в истории человечества. Большую часть своей жизни Чарльз провел в тюрьме — а, выйдя на свободу, организовал подобие семьи, к которой стремился всю жизнь и которой не знал: сообщество совершенно подчиненных ему хиппи, людей с улицы, таких же обделенных нормальным общением с родителями. Используя свою стальную волю, элементы театральных действ, упражнений на синхронизацию личностей, наркотики и музыку, Чарльз добился полного подчинения воли членов «семьи» себе. Он активно использовал диалог, да еще как! В его исполнении диалог стал ловушкой и мышеловкой. Он просто играл словами, говорил о высоких материях и любви, а потом требовал доказательств подчинения и любви — к себе. И в диком спектакле паранойи и наркотического опьянения, играя личностями людей, словно картами, он добился невероятного — по его команде и без его присутствия (!) было совершено несколько громких ритуальных убийств в Лос-Анжелесе. Именно в этой бойне в августе 1969 года была убита беременная жена Романа Полански, актриса Шерон Тейт. После расследования полиции, стали известны жуткие факты, которые не укладывались в сознание — надписи кровью, количество ножевых ударов, которое перевалило за сотню. При этом самого вдохновителя было не так просто обвинить. Ведь его самого на месте преступления не было! Чарльз ни о чем не жалел, более того, он был доволен тем, что хоть таким образом заявил о своем праве на диалог с людьми, пусть даже в зале суда. Он прожил долгую жизнь — в камере пожизненного заключения, так и не познав радости нормального общения с себе подобными. Так и не начатый в детстве диалог с миром, который обычно происходит через нежность и любовь матери — превратился в извращенный монолог психопата и преступника.

ПОДРОСТОК: ДИАЛОГ В ДЖУНГЛЯХ НЕПОНИМАНИЯ

Ира звонко и требовательно обрывает нить разговора обычным подростковым «Мам, закрой дверь!». Мать обижается. Ира недоумевает по поводу странностей «этих взрослых».

И только однажды в темноте ночи, когда мама совсем не ждет, она вдруг по-детски раскрывает руки и обнимает мать за шею, зарываясь острым подбородком в теплое плечо. Неожиданно их диалог, изрезанный ножницами Интернета и пиликающих звуков вечных сообщений чатов, возобновляется Ириным признанием: «Знаешь, я тебя — очень люблю!».

За уютной ночью с кратким настоящим диалогом снова придут острые будни, в которых два поколения — неужели это так же неизбежно, как то, что планета вертится?! — снова периодически будут выходить на тропу стычек и недоразумений. Взрослые будут пытаться рассмотреть среди зарослей джунглей настоящее лицо их когда-то маленького, а теперь взрослого ребенка. Будут и «я сама знаю!», и неожиданные взрывы эмоций. Будет все. Но редкие теплые нити нужных слов, сказанных почти шепотом, смогут связать воедино близких людей.

И со старшими также. И даже сложнее. Потому что моменты открытости у подростков случаются гораздо реже. И ловить их еще сложнее. И не упустить — еще важнее. Они балансируют на грани между взрослостью и детством. Каждый шаг — прыжок в мир, в котором надо найти свое место.

Почти полночь. Очень хочется спать. Но, выйдя на крыльцо, я поднимаю глаза ввысь. Какие звезды! Такие бывают только в августе, на той грани, где веселая девочка-лето встречается с рыжеволосой красавицей-осенью. Интересно, о чем они говорят в эти часы, разделяющие их царства на земле? Завтра — в школу. А сегодня у меня получилось пригласить дочь выйти вместе со мной во двор — и посмотреть на звезды. Получилось не сразу, она бурчала по поводу того, что взрослые вечно отвлекают (читай — от мобильного, в котором так интересно початиться с одноклассниками). Но потом наше внимание все же было направлено вверх. В отсутствии источников искусственного света звезды вспыхнули еще ярче. Над головой — Большая Медведица, созвездие моих детей. Я очень слаба в астрономии, но в Медведице каждый выбрал себе звезду. Когда они были маленькие, то говорили, что звезды крепко держатся за руки, как люди в семье, чтобы не потеряться. И в тот вечер Большая Медведица помогла мне поговорить с Дашей. Моя острая на язык девочка-подросток внезапно вернулась в детство и раскрылась. Мы говорили. О шкатулке драгоценностей. Которые никто не может отнять у человека. Они хранятся в памяти, эти реплики, наполненные смыслом, небудничными мелочами. Это картины, которые когда-нибудь всплывут на поверхность, чтобы поддержать и вселить радость, связать в цельную ткань фрагменты прошлого и настоящего. «Завтра, возможно, ты не вспомнишь этот наш разговор. Возможно, пройдет месяц, а, может быть, и год — и, вполне вероятно, что может пройти несколько десятков лет, прежде чем перед твоим мысленным взором вновь оживет именно этот момент. Но это произойдет, обязательно! И ты почувствуешь себя счастливой — и покажешь свою звездочку кому-то рядом. Я не знаю, кто это будет. Возможно, твой жених. Или твой сын. Или даже — внучка. Но ты обязательно поймаешь это мгновение…».

Мне показалось, что вокруг нас легла удивительная тишина. Ведь и она может стать частью диалога. Мы с дочкой словно вышли из времени — и растворились в августовском вечере. Но потом в этой тишине появились новые звуки. Я прислушалась — Даша тихонько всхлипывала. О чем были ее слезы, я не спросила — и не спрошу. Есть то, что уже выходит за рамки диалога — и становится глубиной, которая не выражается словами человеческого языка.

ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА: ДИАЛОГ ДЛИНОЙ В МИНУТУ

Согласитесь, у каждого из нас есть в жизни такие люди. Если есть — Вы меня поймете. Если нет — мне остается пожелать Вам их рассмотреть в толпе и дождаться, поскольку надеюсь, они еще в пути — к вам.

Елена Николаевна Старикова, профессор и доктор наук, мой научный руководитель и — по совместительству — настоящий родитель на пути профессионального становления — обладала исключительным даром понимания. И не только английской речи. А внутренней — тоже. Понимания желаний, мечтаний и порывов молодого и горячего нрава. В свои далеко за 70 она умела так вглядываться в душу сквозь стекла очков, что подчас умела видеть и то, чего не видно было мне самой, тогдашней. Это она впускала меня в аудиторию с опозданием на 20 минут, ласково улыбаясь и не читая нотаций — «главное, Вы же пришли, Маша!». Ловила еле уловимое движение губ и глаз «Хотите ответить, да?» — и прерывала лекцию, чтобы мы сами могли докопаться до истины. Слушала наши дебаты, не глядя на часы и не переживая о потраченном лекционном времени. И праздновала каждый удачный ответ такими радостными интонациями на удивление молодого голоса, что учиться хотелось ночь напролет! Она умела рождать настоящий диалог в других, связывая нас в единое поле заинтересованности.

Это она, доктор наук английского языка, прочитала мои самые потаенные надежды — и предложила работать с моим вторым, любимым, свободным итальянским. Она помогла расправить крылья, которые без нее остались бы подрезанными.

И в ключевой день защиты диссертации — все по нему, по итальянскому же языку! — она, уже очень слабая здоровьем и страдающая от многочисленных диагнозов, дотянулась до меня телефонным звонком. За пять минут до того, как я взошла на эту страшную трибуну держать речь после бессонной ночи и полного, как мне казалось, хаоса в голове:

— Елена Николаевна, у меня такое чувство, что я ничего, ни-че-го на помню, — простонала я в трубку, превращаясь в ту студентку, которая точно знала, что Елена Николаевна поймет, поможет и подскажет, если процесс зашел в тупик.

— Сейчас, Маша, вы выйдете на кафедру, — прозвучал из моего студенческого прошлого ласковый, но твердый голос, — и все, сразу все вспомнится, обязательно. Считайте, я с вами — и слушаю вашу защиту.

Так оно и было. Сила слов и доброго посыла, волна уверенности и приподнятого настроения — все перелилось в меня за несколько секунд нашего с ней диалога. Я говорила и улыбалась, а мой взгляд словно видел ее, Елену Николаевну, в аудитории, которая радостно слушает — и слышит — своих бывших студентов.

После защиты, которая прошла словно на одном дыхании, меня ждал еще один сюрприз — букет цветов. От нее. Мне передали его, как поздравление. Словно передача эстафеты, которая не имеет времени и границ.

МАЛЫШ: ДИАЛОГ НЕВИДИМЫЙ

Ему три. Я зову его, а он не слышит. У меня — трудный день. Сегодня запас моего терпения, как никогда близок к нулю. Я спешу. Работа. Запоздалый обед. Меня дергает телефон — и я сама уже далека от гармонии. Пятый зов! Ноль в ответ, хотя вот он, почти рядом, стоит отвернувшись от меня. Во мне все закипает и наш даже неначатый диалог готов провалиться в резкое одергивание и командный голос на повышенных тонах. К счастью, когда я уже протягиваю руку, чтобы развернуть Кольку на свою волну — кстати, кто сказал, что они, дети, должны быть сразу и мгновенно, на нашей частоте, такой подчас нервной, хаотичной и пульсирующей тысячей взрослых проблем? — он медленно поворачивается ко мне, и я застываю на полпути от этого взгляда. Задумчивого, погруженного во что-то далекое и мне неизвестное. «Мама, смотри… тихо только! Он — катается на качелях, совсем как я! И он улыбается!». С трудом я пытаюсь сфокусироваться в том направлении, куда так долго и завороженно смотрел сын: на серебристой паутине качается довольно большой паук, на спине которого странные пятна. И от этого его поверхность похожа на смайлик. Дуновение ветерка — раз! — паук взлетает ввысь. Два! — он плавно возвращается к нам, на фоне голубого сентябрьского неба, медленно перебирая лапками. «Мама, а куда он полетит?!» — спрашивает сын и я проглатываю ком в горле. Я так рада, что не успела начать диалог-ссору, который никуда не ведет, а только разрушает хрупкое детское удивление этому миру.

Что там было у меня в руках? Тарелка, полотенце? Отставляю в сторону — и у нас с Николаем начинается спонтанный, такой живой и долгожданный диалог о тихо приближающейся осени и паучке-путешественнике, его необычном окрасе. И о летящих в небе аистах, которые направляются в теплые края, и еще о многом, о чем надо говорить только здесь и прямо сейчас, потому что минута будет упущена — и мы больше никогда не вернемся к этому моменту. Будет другое — но не это… Река жизни своим течением унесет этот диалог в наши воспоминания, но он продолжит жить. Высказанное удивление и радость, запечатленная в словах, останутся.

 

ГОВОРИТЬ УМЕЮТ ДАЖЕ ПОЕЗДА!

Общаться с поездами мы с детьми начали после переезда из Киева в Боярку. Наш дом — во второй линии от железной дороги. По ночам старшая, Оля, чутко прислушивалась к звуку колес, училась различать легкое двухтактное постукивание пассажирских поездов, свист электрички и тяжелый, рабочий ход труженика-товарняка.

Дальше — больше. Совсем как у Агнии Барто, «на кучугуре, на горе устроясь, девочки ждут — вот появится поезд», мы стали выходить на насыпь. Ждали — и махали руками. Поезда, вернее машинисты, были разными. Кто-то просто пролетал мимо и вызывал бурю расстройства — «Нас что, не заметили?». Кто-то на подъезде коротко приветствовал нас сигналом. Некоторые уже издалека несколько раз проигрывали нашей компании целые мелодии гудком, ко всеобщему восторгу. А иногда, вы не поверите — сам машинист выглядывал из окна, улыбался и махал нам в ответ! Привычка прочно закрепилась. Нам нравится вести этот необычный диалог с человеком, который находится в твоем поле зрения всего несколько секунд — и уносит с собой улыбку и, мы надеемся, хорошее настроение.

Сейчас мы живем в Закарпатье. Совпадение или нет, но мы вновь — во второй линии от железной дороги.

Провожая в столицу близких родственников, мы выходим всей семьей на балкон. Благо, дом стоит на пригорке — и нас хорошо видно. Или на насыпь. У каждого в руке яркий платок. Мы знаем вагон, где ждет нас у окна близкий человек, но всему поезду начинаем махать заранее, сразу, как ухо уловит приближающийся стук колес. Машинист дает гудок. А из окон часто выглядывают люди — и машут нам в ответ. И улыбаются. Несколько секунд. Поезд удаляется вдаль, и кто-то в нем увозит в далекий путь и этот краткий диалог без слов.

МОЛИТВА

Молитве, как самому сложному искусству, вести диалог с Тем, кого не видишь и не слышишь в человеческом трехмерном пространстве, приходится учиться особо долго.

Бог — единственное существо, реально готовое слушать нас всегда и повсюду. Обо всем. В самой некрасивой одежде и без макияжа. В больничной палате и перед дверями нового офиса, в переполненном метро и над кроваткой больного ребенка. Но именно с Ним так трудно бывает начать диалог нам. Творец отвечает нам не обычными репликами, а событиями нашей жизни, телефонным звонком от давно потерянного друга, «случайными» несовпадениями.

Моя бабушка Феодора Кирилловна учила меня этому непростому диалогу своим примером. Становилась на колени — и на память, неспешно, читала утренние молитвы. Я просто играла рядом. Меня не одергивали, не заставляли повторять на память, не читали нотаций, как именно себя надо вести. Но, любя ее, я повторяла за ней. Доверяя ей, невольно учила на память. И невольно замолкала в момент ее молитвы, потому что она действительно разговаривала — судя по интонациям, с Кем-то очень важным. Очень близким и очень любимым.

Вечером в кастрюльке на шкафу (обычные лампады тогда не часто встречались в советских квартирах) зажигался фитилек в масле. Бабушка укладывала меня в кровать — а сама снова продолжала такой важный для нее диалог. А потом пела «Гора Афон, гора Святая» и «Самарянку» вместо колыбельных, говоря со мной о Боге так естественно и так по-детски, что именно из ее жизни я вынесла для себя основы христианства в то время, когда Церковь была под запретом.

Спустя годы после ее смерти меня разыскала Наташа, моя подруга детства. Наши дороги разошлись — и я совершенно ничего не знала о ней, почти забыла о ее существовании. Она буквально ворвалась ко мне звонком по Скайпу — с воспоминанием о… моей бабушке. И в нашем с ней диалоге — спустя годы — я с удивлением открыла для себя целую историю. Наташа была крещена в Православии с согласия ее неверующих родителей тайно, во время краткой двухдневной поездки в Киев. Моя бабушка стала ее восприемницей. Времени было мало, но бабушка успела научить Наташу молитве «Отче наш». И немного поговорить. Наташа переехала в Россию.

Почти четверть века спустя она резко изменила свою жизнь. Ранее успешная бизнес-леди, теперь она — послушница одного из подмосковных монастырей и готовится принять монашество. В том диалоге по Скайпу Наташа словно оживила передо мною образ моей бабушки, написав его яркими красками памяти и детских воспоминаний: «Я чувствовала, что она обо мне молится. Все время. И теперь я звоню рассказать тебе о том, что я тоже помню о ней и молюсь каждый день».

Искра диалога, наполненного вниманием и любовью, имеет свойство подчас долго и терпеливо тлеть — и внезапно зажигать новый огонь. Через годы. Через страны и расстояния. Через разлуку. И даже через смерть. Давно нет бабушки. Но мне становится тепло на душе, когда я вспоминаю Наташу. Теперь она продолжает тот диалог с Богом, которому учила ее моя бабушка.

Добавить комментарий

Your email address will not be published. Required fields are marked *