О языковых границах нашего мира и тенденциях современной культуры языка

«Язык — дом бытия»?

Как часто в общении у нас происходят недоразумения, конфликты только потому, что кто-то из нас неверно подобрал слово или не понял другого. Между странами могут разразиться дипломатический войны лишь потому, что один из государственных мужей некорректно выразился. Очень символично, что само рассеяние народов, утрата человечеством общности в Библии начинается с вавилонского столпотворения и смешения языков, невозможности понять слова друг друга (Быт. 11).

Определяет ли язык «границы нашего мира», сознание или то, как мы мыслим не зависит от того, как говорим? Этот спор продолжается до сих пор[1]. С одной стороны, есть многочисленные исследования, подтверждающие связь владения языками и мышления. Так, занятия музыкой или изучение иностранного языка снижают риск старческой деменции (маразма) до 60%, опасность развития болезни Альцгеймера и пр. Известен феномен Маугли, то есть детей, чьё развитие происходило среди животных. Если упустить наиболее благоприятный период овладения языком у таких ребят, речь уже запустить невозможно, что скажется на их общих когнитивных способностях и приведёт к нарушению формирования личностей. Например, есть история о двух девочках-волках (примерно 18 месяцев и 8 лет), найденных в 1920 году близ индийского городка Манднапора руководителем приюта доктором Сингхом. Малышек обнаружили в джунглях в норе среди волков. Они передвигались на четвереньках, ели сырое мясо, лакали жидкость, при виде незнакомцев изгибали спины и рычали, почти не видели при солнечном свете, выли и метались в замкнутых помещениях. Их маленькие тела почти все были покрыты язвами и мозолями, но они отлично приспособились к жизни в дикой природе. В человеческой же среде дикаркам жилось достаточно дискомфортно. Младшая малышка умерла, не прошло и года, старшая — через 9 лет. Старшая девочка только последние три года жизни демонстрировала не волчье, а преимущественно человеческое поведение; за свою недолгую экстремальную жизнь успела научиться ходить на двух ногах, пить из стакана, умываться, но человеческий язык так и не освоила — выучила лишь несколько слов.

Скудость или богатство лексических форм могут влиять на широту, глубину понимания мира. Например, владыка Антоний Сурожский обращал внимание на то, что в нашем языке очень мало синонимов для глагола «любить»: «Слово «любить» имеет так много значений! Это слово служит, чтобы сказать и «Я люблю клубнику со сливками», и «Я люблю Бога», и если первое истинно, то второе куда менее верно». И как же обогатилось бы наше восприятие любви, если бы, как древние греки, мы использовали разные слова для разных граней любви. Например, в античности были распространены такие понятия, как филатиа (любовь к себе), прагма (длительная надежная супружеская любовь), агапе (жертвенная вселенская любовь), людус (игривая любовь), филиа (глубокая дружба), эрос (любовь-страсть, любовь-жажда).

Показательно: первое, что в библейском тексте Бог просит сделать человека — дать имена всему живому (Быт. 2). Потому что для человека это форма овладения этим миром, языковая матрица, с помощью которой он выстраивает свои отношения с ним. Христова весть предлагает трепетное и ответственное отношение к слову: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, которое скажут люди, дадут они ответ в день суда, ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12:36-37).

Однако христианство охраняет баланс: ему чужд культ «буквы», «слова», как это наблюдается в некоторых других религиозных учениях, например, каббале, в которой даже простое имя способно определять характер человека. Всё апофатическое православное богословие — это предостережение о том, что наш скудный и неточный понятийный аппарат может искажать и закрывать от нас красоту Бога, Подлинного, Его масштаб и превращать в идолы и предрассудки.

Признаки сознания есть вне языка: ребёнок, ещё не умеющий говорить, уже способен проделывать достаточно трудные манипуляции с гаджетами, может находить для себя что-то смешным, наделён фантазией, способен общаться с родителями через улыбку, жест, прикосновение и пр. Известны косноязычные гении (например, И. Ньютон, Н. Бор), чья скудная речь не помешала им делать выдающиеся открытия.

Да и само общение складывается не только из вербальной составляющей — важны интонации, мимика. Одну и ту же фразу можно произнести в полярно противоположных значениях, если говорить серьёзно или с саркастической насмешкой и т.д. Есть вещи предельно важные, которые говорением лишь «забалтываются»: любовь, вера, дружба, преданность, сострадание и пр. «Не говори об этом часто, скажи раз и навсегда» — писал польский поэт-ксёнз Ян Твардовский.

Язык отражает культурную картину мира, притом о специфике той или иной культуры можно судить не только по самому языку, но и по его «невозможностям», тому, чего в нём нет. Например, известна история 2005 года провальной миссии Дэниэла Эверетта среди маленького амазонского племени пираха (Бразилия). Миссионер поразился, что среди представителей племени оказалось практически невозможно говорить о Христе и христианстве. Людям было непонятно, как события 2000-летней давности могут иметь какую-то значимость для них, в чём был смысл Воскресения и Искупления. А всё потому, что их язык ограничен приципами восприятия и вмещает лишь то, что связано с личным опытом говорящего. Они не знают грамматических времён, в частности, прошлого и будущего, им неведомы понятия греха, вины и пр.

Пираха уникальны, но это не значит, что в современных языках западной цивилизации нет принципов, возможно, сложнее считываемых, существенно задающих тональность восприятия реальности. О чём свидетельствуют современные языковые процессы, о каких наших границах понимания мира, мировоззренческих трансформациях, особенностях стиля жизни, общения? Заглянем в зазеркалье языка.

«Глобальная деревня» и универсализация языка

Наш мир благодаря распространению единых медиа-тенологий называют «глобальной деревней», и это правда. Мы становимся бесконечно похожими друг на друга в стиле жизни, ценностях, языке. Африканский масай после костюмированного представления перед туристами снимает национальную одежду, надевает джинсы и садится перед ноутбуком с Coca-Cola, непальский буддийский монах на досуге играет в футбол и пр.

Точное количество живых языков неизвестно: учёные называют число от 3 до 7 тысяч. Их число с развитием технологий стремительно сокращается. Языковые границы кажутся всё более условными: в глобализированном мире почти каждый наш современник знает 2-3 языка. Хотя для потенциала человеческого мозга и это минимум, так как в среднем мы задействуем не более 10 % возможностей собственного мозга. К слову, Лев Толстой знал 15 языков, Леся Украинка — 12 и т.д. Незнание какого-то языка сегодня — не проблема. Благодаря сервису Google-Переводчик можно общаться письменно с человеком, говорящем на другом незнакомом языке, равно как благодаря специальной гарнитуре или наушникам-переводчикам типа Google Pixel Buds можно общаться устно. Эта лёгкость перевода Другого создаёт соблазнительную иллюзию проницаемости любой иной культуры, понятности и «расколдованности» мира. Как противоядие этой современной интеллектуальной гордыни по всему миру создаются «словари непереводимости». Ведь есть вещи принципиально непереводимые. Например, философские понятия или поэзия: так, блестящие переводы Пастернаком Шекспира, Гёте, Рильке даже сам Борис Леонидович честно предлагал считать не работой переводчика, а самостоятельными художественными произведениями.

Ещё вчера казалось невозможным говорить об общих тенденциях в украинском, русском, французском и прочих языках — сегодня это реальность. Это универсальность языковых процессов прослеживается даже на уровне популярных сейчас в разных странах мира выборов «Слова года». Например, в 2008 году в языковых «трендах» всего мира оказалось общее слово «кризис», в 2015 году — Brexit, в 2016 году — «беженцы», в 2020 году — «пандемия» и т.д. Неудивительно, ведь люди обсуждают одни и те же новости или переживают общие для всех события, на что реагирует язык.

Кажется, мы живём в эпоху апофеоза трендового сознания. Образ мысли, стиль жизни, быт, мимика и жестикуляция, даже речь выступают как вербальные и невербальные коды определённых трендов, продвигаемых СМИ и социальными сетями. Тренды могут нести в себе очень важные, мощные смысловые заряды, хотя досадно, что к ним порой приходят не вследствие внутренней готовности, а благодаря всеобщей популярности. Сегодня в моде осознанность, внимание к своим чувствам; ценности будней без суеты (slow life); здоровый образ жизни с безглютеновой диетой, «детоксом» и йогой; ностальгия по традиционной женственности и мужественности; мода на естественность, благородную, нетронутую пластической хирургией внешность (Noble face), свободу наших современников от комплексов по поводу собственных веснушек и пр. Трендовость сознания не могла не затронуть и нашу речь — как следствие, наш язык так и пестрит различными модными, зачастую заимствованными словечками типа инсайт, шейминг, стартап и фразами («быть в моменте», «избегать токсичных отношений» и пр.), превратившимися в инста-штампы. Что интересно, если раньше на вхождение слова в язык порой требовались десятилетия, то сегодня некоторые слова, благодаря информационным технологиям, могут приобретать огромную популярность всего за несколько дней.

Общим для многих языков является и обилие заимствований, чаще всего из английского языка. И хотя национальные языки защищаются законодательно, процесс проникновения английских слов остановить сегодня кажется невозможным. Это объясняется тем, что английский язык стал универсальным международным языком общения, хотя всё больший интерес проявляется к языку китайскому.

Очевидно для всех, что литературный язык перестаёт быть ориентиром лингвистических норм — его функции в современном мире берёт на себя язык СМИ. В публичной сфере во всём мире снижается речевой стандарт. Кто-то видит в этом демократизацию языка, кто-то — деградацию вследствие экспансии массовой культуры.

«Сетевой язык» и культ скорости

Многие из нас имеют свои странички в  Facebook, Twitter или Instagram и пр., посещают блоги других. Согласно предсказаниям We Are Social, в среднем в 2020 году человек должен был провести в сети 6 часов 43 минут, из них 2 часа 24 минуты — в социальных сетях. Однако пандемия и карантин внесли свои коррективы, и цифры значительно выросли. Целые отрасли, кажется, сегодня существуют в формале «онлайн» (финансовая, образовательная, IT-технологии и др.)

Виртуальный мир — мир особый, формирующий свой особый стиль коммуникации, сленг и т.д. Мы часто намеренно нарушаем правила орфографии в сети, хотя в последние годы эта тенденция стала сдавать позиции. Например, можем игриво поприветствовать друга: «Превед, кросафчег». Это можно расценивать как реализацию извечной потребности человека в игре, в свободе от рамок, так и реакцию на абсурдность жизни. Наша речь в сети полна речевых клише типа «аффтар жжот», «зачот». Мы часто заменяем собственные высказывания эмодзи (значок, выражающий определённые эмоции) или мемами из современных цитат или старых. Кто из нас не встречал в переписке фраз типа «денег нет, но вы держитесь», «улыбаемся и машем» или гифку растерянного Траволты из «Криминального чтива»?!

Император Цезарь в исторических анекдотах известен своей способностью совершать одновременно несколько дел. Но сегодня, кажется, нас трудно этим удивить. Общение в сети даёт возможность параллельно открывать несколько диалоговых окон и вести одновременно несколько бесед, делать какие-то расчёты и анализы и пр. Всё это создаёт некоторую спешку в общении, её поверхностность. Потому как в виртуальном пространстве размываются сами контуры собеседника. «Отношение к ближнему заменяется отношением к дальнему»[2]. А с дальним можно выстраивать общение в совсем ином, формальном ключе. Потому неудивительны многочисленные упрощения структуры предложений и сокращения типа «ДД» (добрый день), «СПС» (спасибо), «ИМХО» (по моему скромному мнению) и пр. Всё это во многом отражает всё ещё царящий вокруг культ скорости. «Быстрее — значит лучше!» и «Время — деньги!» — вот слоганы нашего времени. Кого сегодня удивишь сокращёнными на Западе богослужениями длительностью до 20 минут, новой специальностью, полученной на онлайн-курсах за 2 недели, фастфудом, бумом курсов скорочтения, машинами типа Bugatti, способных разогнаться до скорости более 400 км/ч, «быстрыми свиданиями», когда на знакомство с собеседником даётся не более 3-7 минут, и пр.?! К счастью, то немногое хорошее, что подарил нам трудный 2020 год, — это переоценка стиля жизни «на бешенной скорости», тенденция к замедлению, когда важным оказывается не количество того, что успел сделать, но качество, глубина осознания.

Инфантилизация языка и отложенное взросление

Сегодня самопрезентация, общение взрослых людей в социальных сетях постепенно приобретает черты «детскости». Например, очень часто в  Instagram блогерши, представлясь, говорят о себе: «Мне 30 (35, 40…) годиков». Опубликованные рецепты в кулинарных блогах пестрят обилием использования слов уменьшительного типа «печеньки», «вкусняхи». В комментариях ко многим постам можно найти слова «здоровски», «печалька», «стильненько», «позитивненько» и пр. Приветствуя друг друга, пользователи сети часто пишут «приветик», «приветики», прощаясь — «обнимашки» и т.д. Инфантилизация проявляется на самых разных уровнях языка. Например, мы всё больше стали окрашивать свою речь, устную и письменную, в тональность неуверенности, словно избегая ответственности за сказанное нами. Чего только стоит столь распространенные слова-паразиты «как бы»?! Обилие использования различных смайликов и мультяшных стикеров в сообщениях — также дань нашему внутреннему ребёнку. Тенденция к распространению «мимишного новояза» в речи ярко наблюдается с 2010-х годов. Подобные слова попадают в язык самым разным способом. Например, слово «няшка» распространилось благодаря любителям аниме, которые использовали «няу» как японскую версию привычного нашему уху «мяу». «Мимими» изначально означало грусть и пришло из мультфильма 2005 года «Мадагаскар», в котором так говорил маленький несчастный лемур.

Инфантилизация языка — симптом общих культурных и социальных процессов. Современная культура ориентирована на молодёжь как основного своего «потребителя». Социологи говорят о феноменах «долгого детства» и «отложенного взросления». Даже достаточно беглого взгляда на последние коллекции масс-маркетов одежды типа House, Zara, чтобы увидеть, что сегодня розовая футболка с Микки Маусом или Спанч Бобом для взрослого мужчины или женская толстовка с капюшоном с ушами зайца, рюкзак с брошками в виде героев мультфильмов — абсолютно нормальная повседневная практика. А ведь совсем недавно такая одежда пользовалась спросом лишь в узких кругах представителей специфических субкультур типа аниме, лолиты, ванильники и была доступна лишь в специализированных магазинах.

Теперь гораздо дольше длится детство: если раньше подростковый возраст психологи ограничивали рамками 12-16 лет, то ныне его границы продливают до 18 или даже 21-24 лет! Наблюдается культ образования, потому общество более лояльно к людям, дольше не определяющимся с выбором жизненного пути, профессии, уделяющим много времени обучению и жертвующим обустройством собственного быта.

Признаком инфантилизации культуры можно назвать «кризис отцовства»[3]. Из культуры уходит фигура взрослого и отца, воспитателя. В обществе фиксируется долгое откладывание родительства ради жизни «для себя», устройства карьеры и пр. Даже формируется целая субкультура и идеология, выступающая за сознательное нежелание иметь детей и отказ от ответственности за их жизнь — childfree. Также учёные говорят о неспособности к устоявшимся отношениям, нарциссизме, гипертофированной эмоциональности как признаках нашей инфантилизации. Выделяют даже специфический феномен кидалтизм, который активно стали изучать с 1980-х, но бум его, полагают, — наше время. Кидалты (люди с «синдромом Питера Пена») — это вполне успешные, обеспеченные люди, с налаженным бытом и карьерой, при этом не желающие зачастую обременять себя семейными узами и бегущие из мира реального в мир «взрослых игрушек»: увлечения гаджетами, компьютерными играми, машинами, мультфильмами и сериалами, модной одеждой, костюмированными реконструкциями и пр.

 Язык «карликов на спинах гигантов»

Сейчас многие говорят о кризисе языковой культуры. Но миф о «золотом веке», когда взгляд был проницательнее, нрав — благороднее, а речь — богаче, существовал всегда. Уже в Средневековье человек ощущал себя представителем вырождающейся цивилизации, когда называл себя «карликом на спинах гигантов»[4]. В современном пространстве языка наряду с негативными процессами грех не назвать и позитивные черты. Например, благодаря всеобщему образованию и информационным технологиям широко распространяется четкая официальная норма, в частности норма произношения слов. Мы стали точнее произносить слова, ведь даже в сервисах-переводчиках есть функция аудиопроизношения для самоконтроля. Наше время — это время небывалого бума письменной речи благодаря возможности любому вести блог в социальной сети. Наше поколение — это поколение, крайне чувствительное к языку враждебности и вербальной агрессии.

Есть красивые слова: «Мир есть язык, на котором Бог говорит с нами. Мироздание есть речь Бога»[5]. А на каком языке говорит современный человек с Богом, с миром, с друг другом? На языке инста-штампов или языке сердца, здравого смысла, выстраданного личным опытом? Наверное, здесь всё зависит лишь от нашей честности и чуткости, бережности к слову и его адресату каждого из нас…

[1] Наиболее яркие в этом споре — противоположные гиптезы Сепфира-Уорфа о зависимости наших когнитивных способностей от лингвистического багажа и Хомского и Пинкера о независимости сознания от конкретного языка, потому как человек наделён некой универсальной для всех праграмматикой или даже врождённым языковым инстинктом.

[2] Т.М.Горичева

[3] А.С.Филоненко

[4] Бернард Клевроский

[5] С.Вейль