Какая она, «любовь», которая вопреки мнению апостола, ищет «своего»? Могут ли добрые намерения выстилать дорогу в ад? И что делать тем, кто оказался в западне — стал по родству, или по велению собственного сердца — родственниками зависимого человека?
Поговорить о завуалированной подмене — созависимости — мы отважились с протоиереем Александром Гавриловым, настоятелем храма в честь иконы Божьей Матери «Неупиваемая Чаша» при Наркологической больнице № 1, на Васильевском острове, в городе Санкт-Петербурге. Отец Александр также руководит реабилитационным центром для нарко- и алкозависимых и их родственников под названием «Ручей».
Отче, хотелось бы начать наш разговор с самых первых азов зависимости: какие ошибки совершаем мы, родители, и какие условия создаем для того, чтобы вырастить из ребенка будущего наркомана или алкоголика?
— В первую очередь было бы правильным поразмышлять — почему происходит употребление? Не как его лечить, а почему изначально оно «срабатывает»?
На мой взгляд, дети сами по себе имеют вмонтированную опцию от Бога — радоваться жизни просто так. Если мы говорим о физике-биологии, то получается, что это — гормональная история, где дофамины вырабатываются самостоятельно и в нужном количестве. Не нужно стимулировать их чем-либо со стороны.
То есть ребенок может поднять любую палочку, сделать из нее пистолетик или куколку, и замечательно с этим играть. А так как мы, родители, уже другие, то мы начинаем свои некие ценности навязывать ребенку. Допустим, спрашиваем у него: что тебе подарить на день рождения? Не задаваясь прежде логичным вопросом: зачем? Ответ? Чтобы ребенку было хорошо. Но ведь ему и так хорошо. Однако родителю надо, чтобы было прям очень хорошо. И мы убеждаем детей в том, что можно через машинку, сладости, гаджет получить некую дофаминовую историю. Хотя у ребенка дофамин и так вырабатывается.
Гормонозаместительная терапия заключается в том, что как только мы гормоны привносим извне, то свои начинают вырабатываться очень мало, порой даже вообще не вырабатываются. Мы, общество потребителей, навязываем ребенку способ получать радость со стороны, а не изнутри. В результате: годам к 10-12, тем более к 14, ребенок радуется только, если есть айфон, игра на компьютере — что-то интересное извне.
Был у меня удивительный опыт. У нас есть родственники в Карелии, их дача стоит посреди изумительной природы. Дом находится около озера, и в нем совсем нет электричества. Дом оборудован, но как палатка. Меня привлекала идея побыть далеко от цивилизации, сотовая связь там не ловит, можно действительно отдохнуть. В поездке с нашими детьми мы наблюдали интересные метаморфозы. Они приезжают с гаджетами, через день зарядка батареи заканчивается, а зарядить негде. Я видел настоящую ломку. Вернее, видел разницу ломки. Если младшим тогда было примерно 7-9 лет, ломка шла день. А потом они сразу бегают, играют в прятки, догонялки, пулялки. Старшему же потребовалась неделя — ему было лет 14-15, чтобы адаптироваться и начать радоваться самостоятельно.
У нас, взрослых, еще сложнее с выработкой радости «самостоятельной», а ведь она тоже заложена Богом. Когда в жизни наступает черная полоса, тяжелая для человека, ему хочется каким-то образом «поднять» этих дофаминов побольше. И он начинает их искать. У общества есть разные предложения, как со знаком «плюс», так и со знаком «минус».
Допустим, сегодня это спорт. Алкоголь и наркотики — уже не модно. Когда я учился в институте, это был алкоголь, элитная история — наркотики. То есть всегда существовали возможности «радоваться» красиво или некрасиво.
Что происходит с человеком? Он понимает, что употреблять наркотики — это нездорово. Кто-то подсаживается на алкоголь, потому что все знают, что алкоголь — это как бы и не наркотики. Существует еще другая радость — «закушать» проблему. В итоге кто-то спивается, кто-то становится толстым. Потому, что все более конструктивное — молитва, служение, спорт — имеют маленький выхлоп дофаминовый, надо усилия потратить. КПД низкое, не все готовы пойти на это. Вот люди и спиваются, либо страдают ожирением.
А что же делать с детьми? Ведь они же моделируют наше поведение. Если в семье папа «отдыхал» через алкоголь, то большая вероятность, что и ребенок будет «отдыхать» через алкоголь. Если мама «радуется» через еду, то большая вероятность, что это произойдет и с ребенком. Чтобы не вырастить потенциальных зависимых, родителям надо начинать с себя. Чем я заполняю свою душу?
— А если папа употреблял до рождения детей, и они никогда не видели его в таком состоянии? Почему-то встречаются семьи, где дети все равно начинают пить.
— Было бы здорово напомнить самому себе о таких двух разных понятиях: техника и контекст, то есть содержание. У каждого из нас есть некое содержание, которое
выливается в некую технику — как мы это содержание транслируем. У человека есть позиция — быть алкоголиком. Но по каким-то причинам он «в завязке». Дети считывают не технику исполнения, а внутренний мир человека. То есть родители своим внутренним содержанием не научили его действовать конструктивно — решать проблему, договариваться, брать ответственность. Проще спрятаться от проблемы, получить временный эффект радости. И если ребенок перенял такой родительский контекст, верней всего, он станет зависимым. Если он будет в институте среди состоятельных людей, вероятно, он будет употреблять кокаин, если с менее материально успешными — что-то из химии станет употреблять. Если ребенок еще маленький, это будут компьютерные игры. То есть та социальная среда, в которой он находится, подсказывает основной момент, как находить радость. Вернее, стимулировать дофамины «ложным» путем.
То есть первый момент — обратить внимание на себя, потом уже на ребенка. А у нас: куда же отдать ребенка, чтобы он не спился или не стал наркоманом? Вместо того, чтобы задуматься, как я поступаю в сложных жизненных ситуациях? Как я беру ответственность и решаю свои проблемы? Истерю, ору, распускаю руки?
Детей 14-15 лет, к сожалению, поздновато пытаться исправить. Если ребенок в эти годы уже употребляет какие-то вещества, здорово бы его переключить на что-то более интересное. Но, как правило, родители не знают, на что переключить. Спрашиваю: ты с ребенком в футбол играешь? — О, я уже старый! Как он будет соревноваться с наркотиками? Или с телефоном? Наркотики или гаджеты выиграют, поскольку родители не знают и не стремятся к знаниям.
Само употребление вещества — это последняя стадия заболевания. Значит, можно быть алкоголиком, но не употреблять алкоголь. Можно быть наркоманом — с мышлением наркомана, с поступками наркомана, но по факту не употреблять наркотики. Бывает много людей, у которых вещество под запретом. Допустим, в детстве папа пил, и человек говорит: никогда не дотронусь до алкоголя. Но родители передали контекст своего мышления ребенку. То есть ребенок имеет такой же деструктивный контекст восприятия жизни, как папа, а по факту алкоголь не употребляет. Но мышление у него такое же. В результате, когда происходит общение с другими людьми, он показывает себя не с лучшей стороны — как созависимый человек.
— Мне встречалось мнение святых отцов, что страсть винопития попускается человеку за грех гордыни. На Ваш взгляд, что в себе нужно исправить, чтобы встать на путь реабилитации?
— Мы все сотканы из гордыни. Мы никогда ее не победим, мы можем ей лишь сопротивляться. Если говорить о цепочке поступков, чтобы побороть гордыню, то святые отцы предлагают такую последовательность. С гордыней не справиться, потому что она является следствием тщеславия. Некоторые святые отцы говорят, что это один и тот же грех, просто начинается он с тщеславия, а заканчивается более сильной фазой — гордыней.
Сложность работы с тщеславием заключается в том, что это тоже следствие — только уныния. Но с унынием тяжело справиться, потому что оно — следствие сребролюбия. Чтобы справиться со сребролюбием, надо работать с щедростью. Но даже щедростью не победить сребролюбие, потому что оно является следствием похоти. Похоть рождает сребролюбие. Чтобы удовлетворить похоть, надо одеться красивее, пахнуть лучше, приехать на хорошей машине. Поэтому чем больше похоти, тем нужно больше денег.
А похоть является следствием чревоугодия. Цепочка закрывается. Чревоугодие рождает похоть, похоть рождает сребролюбие, сребролюбие рождает уныние, уныние рождают тщеславие, которое рождает гордыню. Итог? Надо перестать баловать чрево.
Невоздержанность ведет к поиску. И если та среда, в которой находится человек, имеет некий шаблон, как радоваться, то человеку говорят: чего грустишь? Давай бухнем! Среда, в которой он находится, — уже предлагает решение. И человеку порой сложно идти против социума. Ведь если бы он оказался среди спортсменов, к примеру, ему бы сказали: пошли в спортзал.
— А женам, матерям, которые находятся в одной семье с зависимым человеком, чтобы Вы посоветовали? Часто у них неизбывное чувство вины — он пьет, потому что я виновата. Со мной что-то не так. Где правда?
— Отчасти тут тоже есть правда. Если рассматривать историю анализа употребления, то мы приходим к нашим друзьям-американцам, — у них много средств из госбюджета было потрачено на исследование этой проблемы. Только две страны в мире озаботились и вложились в изучение зависимости — это поляки и американцы. Самая лучшая реабилитация — у них. Госбюджет выделял большие средства, в результате хорошо получалось людей реабилитировать. Они выздоравливали. Но потом возвращались в семью и через некоторое время опять начинали пить. Те, кто в семью не возвращался, не употребляли.
Возник вопрос: почему? Выяснилось, что алкоголизм — это семейное заболевание. Семья является неким фактором, который порой способствует алкоголизму или наркомании зависимого. Это не значит, что зависимый человек имеет право сказать: я пью из-за жены. Но то, что семья создает благоприятные условия для повторяющихся «запоев» — очевидно. Отсюда пошло такое интересное направление в психологии как созависимость. То есть стали изучать поведение родственников.
Оказалось — ужасная история, для многих неприятная. Порой семье выгодно, чтобы человек употреблял. Это же «взрыв мозга», согласитесь? Когда жене пьяницы говоришь об этом, она не соглашается: у меня от него одни проблемы. Если бы муж не пил, я была бы счастливой. Наблюдая за логикой построения неких цепочек в голове, психологи увидели, что если человек чем-то связан с любой проблематикой больше полугода, то это говорит о том, что у него есть вторичные выгоды — такая вот закономерность.
Допустим, больше полугода он не может найти работу, больше полугода не может сделать ремонт на кухне или пойти в храм. По своему опыту могу сказать: если человек не может найти работу три месяца, значит, он просто не хочет ее находить. Люди начинают возмущаться: как же так? Я живу с алкоголиком 20 лет, потому что мне выгодно, а не потому, что его люблю, хочу спасти, мне его жаль?
— Или идти некуда, отче…
— Вот тут и начинаются красивые оправдания. Идти некуда, я повенчана, у нас дети. Это позиция жертвы, которая убеждает самого человека оставаться в этой истории. Ну не бывает, чтобы некуда было идти, если зависимость реально угрожает психическому и физическому здоровью — твоему, и тем более твоих детей.
У меня был интересный случай в практике. Женщина лет 35-40 жила с дочерью лет 13-14, которая ее избивала. Когда женщина первый раз пришла ко мне, я подумал, что это метафора. Но когда она стала приходить с дочкой, я увидел, что женщина действительно маленькая, а девочка физически побольше и сильнее. У этой женщины был муж, не отец девочки. И дочь стала спать с ним. Женщина говорит: мне идти некуда, моя дочь спит с моим мужчиной. Она фактически жила в аду. У меня возникал вопрос: почему ты не уходишь? Ответ: уходить некуда. Так она жила года два. Потом, когда прошла реабилитацию в группе созависимых, поняла, что всегда есть куда уйти. Сначала ушла трудницей в монастырь, пришла в себя от этой истории, уравновесилась, нашла работу и стала снимать жилье.
Поэтому мы разграничиваем два понятия: хочу и важно. Уже больше 10 лет, как хочу зарабатывать больше. Или: мне важно зарабатывать больше? Или: хочу похудеть, или: мне важно похудеть. Оказывается, «я хочу» — это неплохо было бы… А вот «важно» — мы уже не говорим, мы просто делаем, когда нам важно. То есть шокирующая для многих информация — если я продолжаю жить с человеком, который представляет угрозу моей жизни, значит у меня есть вторичные выгоды. И они бывают разные. Статус замужней, зарплата мужа и т.д.
Но благодаря самоанализу и групповой терапии, человек приходит и начинает слушать других созависимых, которые произносят вслух страшные вещи. Происходит самоидентификация, человек понимает, что он не один такой, разрешает себе чувствовать и отвечать на многие вопросы. И через какое-то время происходит понимание собственных ошибок.
То есть созависимый — это тот, кто либо впитал деструкцию родителей и ведет себя теперь странным образом, или тот, кто больше хочет проживать жизнь другого человека, чем свою собственную. Я не готов брать ответственность за свою жизнь, но готов взять ответственность за жизнь другого человека. Но не потому, что я — герой-христианин, а потому что на самом деле в глубине души я поднимаю свою самооценку или могу выторговать себе то, что мне выгодно. Или боюсь, что если он будет трезвый, он уйдет от меня — от такой, какая я есть. Он от меня никуда не денется, потому что алкаш и никому не нужен.
Начинаешь с человеком работать — много неприятного обнаруживаешь. Когда человек готов идти в глубину себя, по большому счету, это и есть работа с духовником. А чтобы не вляпаться в дурацкие отношения, не найти себе алкоголика или наркомана (как папа), или совершенно невзрослого 50-летнего мужчину, нужно хотеть перестать быть созависимым. Есть множество книг, тренингов, семинаров, курсов, шикарная программа «12 шагов по работе с созависимыми», есть онлайн и оффлайн реабилитационные центры, есть наш центр Иосифа Обручника. Просто выздоравливай — не хочу.
— Ребенок таких родителей, который перенял эту деструкцию, — как ему разорвать этот замкнутый круг? Приобретай знания и работай над собой?
— Немножко не так. Приобретение знаний должно ввести в проблематику. А вот мужество ковыряться в себе, быть честным — для этого надо войти в некий коллектив, где будет поддержка. Работа с такими людьми у меня выработала метод «быстро и честно, но больно». Нет времени на разглагольствования, иногда больной может умереть раньше.
— Назовите три поступка, которые нельзя совершать, живя рядом с зависимым человеком?
— Первое: отдавать его долги — он должен сам решить эту проблему. Второе: если он пришел и «насвинячил» — ни в коем случае за ним не убирать. Он утром должен увидеть, что сделал и сам убрать. Третье: рекомендовал бы просто заняться своей жизнью. Пойти на массаж, потратить на себя деньги, полежать в ванной, почитать книжку, сходить в кино. Да, муж придет сегодня пьяный, а я пошла в кино с подругами. Но это сложно вместить. Ведь зависимость — это психологическая история, а созависимость — психиатрическая. Потому что они не видят глубины своей нечестности. Они видят свою мнимую праведность.
Зависимый человек все равно понимает (хоть и отрицает), что он выпил — работу потерял. Выпил — с друзьями поссорился. Есть прямые причинно-следственные цепочки. А созависимый человек ведет себя «правильно», но происходят непонятности. Они следствие глубинной нечестности. Есть некий человек внутри меня, которому все нравится, иначе, если бы не нравилось, он бы принимал решения и действовал.
— Мы знаем, что любовь не ищет своего, все покрывает… Это — тоже созависимость с точки зрения современного мира?
— Нет, созависимость противоположна любви. В любви мы не ищем своего, в созависимости мы ищем своего.
Просто мы не хотим в этом признаться самому себе. Допустим, я стараюсь одеть на ребенка шапку, думая о том, что он заболеет. На самом деле я думаю: у меня — аврал на работе, не дай Бог, он заболеет, и я сяду на больничный, я переживаю по поводу больничного, а не по поводу ребенка. Он является инструментом, чтобы мне не сесть на больничный.
То есть в любви — я одеваю ребенку шапку, чтобы он не простыл, а в созависимости я не хочу сесть на больничный. И где эта грань, может сказать только сам человек. Со стороны мы видим одевание шапки, то есть, заботы. Забота конструктивна, опека — деструктивна. Забота — кусочек любви, опека — кусочек созависимости. Сам человек через свой самоанализ смотрит: ну, какая тут выгода? Или же говорит: ну, да, в принципе, я сейчас переживал не по поводу него, я по поводу себя.
— А если сыну-наркоману грозит тюрьма, что делать маме — «отмазывать» или пусть «вкушает» последствия своего образа жизни?
— Я слышал от самих ребят, которые рассказывали на собраниях: здорово, что я попал в тюрьму — я не умер, как мои соупотребители. Для кого-то тюрьма — это настолько страшно, это было таким дном, что мотивация осталась очень высокой на всю жизнь — завязать и больше никогда… В этом-то и необходимость семьи в духовнике. Если я знаю семью, знаю конкретного человека, я могу с большей вероятностью дать ему верный совет. Бывает, выгнали наркомана из дома родители, и он побежал на реабилитацию, бывает — не побежал. Умер от передоза. У всех своя ахиллесова пята. У кого-то здоровье, а кому-то на здоровье наплевать. У кого-то — семья: если жена уходит, для него это мотивация исправляться. А кому-то и на жену наплевать. У кого-то — карьера, имидж, деньги, Бог.
Однажды я спросил парня, выздоравливающего от наркотиков, в чем была его мотивация? Запомнился ответ: «Я дома украл фотоаппарат. Я был так воспитан, что воровать у своих — это конец. И когда я вынес фотоаппарат из дома, я понял, что для меня это дно».
У всех дно — свое. И когда мы приближаемся к своему дну, мы начинаем суетиться. По-другому не получается. Работа по созависимости — это не мешать своему зависимому человеку опускаться на дно. Не контролировать его спуск. Разрешить ему остаться один на один — с собой и своей страстью. Молиться за него. Доверить Богу его спасение. Не мнить Богом — себя.
Читайте также: «Спасать или спасаться?»