Брый был человеком пустым и пропал зря. Началось все с того, что много лет назад Брый – тогда еще Молодой Брый — ни с того ни с сего подался в моряки. В моряки! И откуда в его непутевой голове могла такая мысль взяться? – в нашей деревушке отродясь моряков не бывало. Может, потому что мы благоразумны от рождения, а может, потому что моря все, и озера, и даже реки судоходные лежат так далеко, что никто из наших их никогда не видал. А вот Брыйни с того, ни с сего захотел стать моряком. Захотел — и ушел из деревни, оставил отчий дом, отца и мать. Ушел, как сгинул, — и вернулся только через пятьдесят лет, когда уже и отец, и мать его давно лежали в своих могилах, опущенные туда чужими людьми, ведь Брыя на ту пору рядом не было. Никто и не знал, жив ли он.
— Открою мореходную школу, буду детей ваших морскому делу учить! – гордо сказал нам Старик Брый. Наверное, думал, отбою от учеников в его школе не будет, да только не тут-то было! Никто этой задумке не обрадовался, так ему сразу и сказали: спасибо тебе, Брый, только нам в деревне одного моряка хватает, нечего наших детей с пути сбивать. И Старик Брый обиделся и ушел, хлопнув дверью так, что на столах подпрыгнули пивные кружки. Мы уж думали, что на том дело это пустое и кончится, да только вышло по-другому.
Слух по деревне прошел о мореходной школе, и ребятишки малые неразумные за Стариком Брыем повадились бегать, а он им все свои небылицы моряцкие да глупости разные рассказывал. Родители переполошились: мало ли что после этого мальцам в голову взбредёт? Довольно нашей деревне и одного пустого человека! Меж тем детишки начали морем бредить, о дальних странах мечтать и в моряки собираться. И тут уж родители строго-настрого запретили своим детям к Старику Брыю ходить, а его не шутя попросили мальцов не смущать: ну, далеко ли до беды?!От тогда обозвал нас глупцами и ушел, нахлобучив на самые глаза свою странную шляпу. А некоторым родителям пришлось даже высечь своих детей, чтобы к Брыю ходить неповадно было.
Вот такой был человек Брый – пустой, да с воображением, на выдумки щедрым. Вот эти-то выдумки его и сгубили.
Вскоре после того, как провалилась затея с мореходной школой – в конце зимы это было — Старик Брый закупил у лавочника Петера бечевку, много, всю, что нашлась в лавочке. «Зачем тебе столько?» — спросил его лавочник. А Брый ему отвечает:
— Сеть надо плести, скоро сардина к берегу пойдет, тут важно момент не упустить.
Лавочник удивился, но бечевку продал: дело Брый затеял нестоящее, а деньги платил настоящие. Вечером в пивной лавочник рассказал всем нам о новой затее Брыя. Мы даже смеяться не стали: видно, помешался человек на старости лет, от собственной глупости да от безделья вовсе стал сумасшедшим! Однако потом мы видели, что Старик Брый день за днем просиживал во дворе своего полуразвалившегося дома и плел сеть. Мы подходили к нему и спрашивали, зачем понадобилась сеть, и Брый неизменно отвечал, поглядев на небо и продолжая ловко орудовать самодельным челноком:
— Сардина со дня на день к берегу пойдет, спешить надо, — и возвращался к своему занятию и в разговоры больше не вступал.
Когда сеть была готова, Брый погрузил ее на тачку и вывез в поле за деревней – там у его покойных родителей была полоска пашни. Чуть не вся деревня повалила за ним — смотреть, как Брый станет в поле сардину ловить. А он тем временем забил на границах своей земли колья, аккуратно развесил на них сеть, так, чтобы весь его клин был окружен сетью, а потом уселся на обочине и закурил трубку. Сидел там, курил, молчал, на небо поглядывал, а на нас внимания не обращал.
Тут уж наши острословы не удержались, принялись над ним подшучивать:
— Брый, а, Брый, ты сеть не там поставил. Сардину в небе ловят, а ты поле огородил! Надо, Брый, колья в облака забивать! Да только ты забыл весной небо сардинами засеять, не взойдет ничего!
Старик даже ухом не повел, и мы сами тогда велели острословам замолчать: нельзя над убогим смеяться, грех! И все ушли обратно в деревню, а Брый так и остался в поле — стеречь свою сардину.
Ночью разыгралась непогода – снег, ветер! – и на следующий день кое-кто из наших пошел поглядеть, как там дела у Брыя с его сардинами. Старик по-прежнему сидел на обочине и курил трубку, а на его странной шляпе собрался целый сугроб. Сеть его, конечно, никаких сардин из поля не выловила, зато благодаря ей клин его завалило снегом, а с наших-то нив весь снег ветром повымело! Но для Брыя снег, ясное дело, пустяк, а мы-то сразу смекнули, что к чему. Теперь мы тоже поля на зиму сетью огораживаем, чтобы снег весь на земле до весны оставался – вот такая польза нам от безумной затеи Брыя. Самому-то ему, видно, невдомек было, что на поле пшеницу, рожь и ячмень растят, то-то он сетью в поле сардин ловил, неосновательный человек, а мы сетью снег ловим и новый урожай.
Через три дня Брый вернулся — без единой сардины, само собой разумеется, и даже без своей сети и без тачки. Пришел и сразу отправился в пивную: взял себе кружку пива, сел у окна и о чем-то крепко задумался, наверное, о своей пустой загубленной жизни. Тут его наши остряки обступили и снова принялись подначивать:
— Брый, а, Брый, где же сардина? Или год неурожайный выдался? А может, ты уже продал весь урожай сардин? Кому же, не русалкам ли и морским чертям? Может, угостишь нас с барышей?
Старик Брый вздохнул и ответил вот что:
— Сардина-то пришла — как раз вовремя я сеть поставил, еще бы день-два — и опоздал. Да только следом за сардиной пришел и кит-полосатик. И сардина ему досталась, и сеть мою изорвал, и тачку хвостом разбил… Передохну малость и на кита пойду. Спешить надо, пока не ушел он вслед за сардиной. Будет теперь у нас тут китобойный промысел!–и с этими словами Брый одним глотком допил свое пиво, грохнул по столу кружкой, встал, надвинул на самые глаза свою странную шляпу и был таков.
А все, кто остались в пивной, даже самые благоразумные и к старику сочувствия исполненные, просто покатились со смеху. Кит! Кит-полосатик! Китобойный промысел! В поле! У нас! В нашей деревне! — видно, если у человека в голове смолоду пусто, то и до старости ничем голова не наполнится!
На следующий день Брый снова ушел в поле; видел кое-кто из наших, как рано утром он шагал по дороге, а на плече у него лежало что-то длинное, вроде оглобли. Ну, ушел и ушел, раз уж человеку не жалко времени на такие глупости, как ловля сардин и охота на китов среди чистого поля, пусть его! — А у нас времени на пустое-то нет! Нам еще сети плести и поля огораживать – до весны ведь еще не один снегопад будет!
Долго не было Брыя – мы уж думали, не вернется он. Да только ошиблись мы – пришел он обратно, через неделю пришел: весь грязный, оборванный и без своей странной шляпы, и несет от него таким смрадом – хоть святых выноси. А руки и лицо — исцарапанные и как будто обожженные, волосы седые спутанные и всклокоченные, глаза – как две черные дырки на лице: видно, совсем умом тронулся Брый! А когда он нам поведал, где он был все это время, мы все окончательно в этом уверились.
Рассказал нам Брый, что ждал он полосатика в поле три дня и три ночи, и на четвертый день, на рассвете, пришла сардина, а за ней и кит явился, только не полосатик, а кашалот. Охота поначалу не удалась Брыю – не пробил гарпун толстую шкуру кита, а сам Брый свалился с пригорка, откуда метал свой гарпун, и кит одним глотком проглотил Брыя вместе с сардинами. Три дня и три ночи провел Брый во чреве страшного зверя, а тот все это время поглощал сардин и кальмаров, так что пришлось Брыю, чтобы не утонуть, плавать в этих сардинах и кальмарах, как в густом горячем супе.
На четвертые сутки Брый совсем ослабел и уже не надеялся выбраться из кита на белый свет, однако и кашалота пожирание рыбы утомило. И кит изверг из своего желудка обратно –и сардин, и Брыя, и еще какие-то глыбы («амбра», сказал Брый), и так старик попал на берег и вернулся в деревню.
— А зюйдвестка моя пропала, наверное, кашалот сглотнул, — добавил Брый с сожалением, — хорошая была зюйдвестка, теперь такую не найти. — Помолчав немного, он спросил кружку пива, жадно отпил из нее и продолжил:
— Однако не зря я ходил на кита. Когда я выбрался на берег, на кашалота напали орки, киты-убийцы, которые на других китов охотятся. Убить они его не убили, только ранили. И вот тогда уж я его своим гарпуном добил.
Тут старик обвел своими безумными глазами всех собравшихся в пивной, допил пиво и сказал окрепшим голосом:
— Надо всем нам сейчас в поле идти, да поскорее! – кашалота разделывать, ворвань топить, а то достанется он весь целиком зверям полевым, птицам небесным и рыбам морским. Идем!
Однако никто не двинулся с места. Не думал же в самом деле этот пустой человек, что мы поверим его россказням? Не думал же он, что мы посчитаем нашего беспутного земляка новым Ионой, по воле Божьей проглоченным и извергнутым Левиафаном? Да, в безумие Брыя мы поверили, все и сразу, а в его безумные рассказы – нет, никто из нас не поверил. И он, махнув на нас рукой, ушел обратно к своему киту – один.
И с тех пор Старик Брый пропал, как сгинул, — совсем. Оно и неудивительно, говорили все в деревне, к тому дело и шло, иначе и быть не могло. Губил он себя сам, занимался этим смолоду, еще когда в моряки подался, а другого дела и не знал никогда, и всю свою жизнь, наверное, только всяким глупостям и безумствам предавался и приближал свой конец. А все равно было нам его жалко. Человек ведь — а жизнь свою единственную прожил зря, глупо и без пользы, да и пропал попусту. Вот так вот в деревне нашей все вспоминали Брыя: с сожалением и по-доброму.
Весной, правда, когда мы в поле вышли, нашли мы Брыя. Вернее, плащ его и сапоги – вот и все, что от него осталось. Видно, съели его дикие звери, даже костей не осталось, растащили их по окрестным лесам и оврагам. А какие-то кости по покрупнее(«кашалота», наверное, сказал бы нам Брый) звери утащить не смогли, уж больно велики они были; только обглодали до блеска, и все. А еще среди этих костей лежала и та самая странная шляпа – зюйдвестка.
Там, на поле Брыя, эти кости и лежат до сих пор – не знаем, кому эта земля должна отойти, поэтому и кости никто не трогает, от греха подальше. Такое вот от Брыя наследство: дом-развалина, кости эти да клин неухоженной пашни, огороженный рваной сетью.
Хотели мы похоронить Брыя по-человечески, рядом с его родителями, да не вышло: не опускать же в могилу плащ, сапоги и зюйдвестку? И потому просто отслужили в церкви по нему поминальную мессу, а наш патер слово сказал о Брые. Коротко сказал, резко, да правдиво и всем прочим в назидание:
«Брый был человеком пустым и пропал зря».
