ГЛАЗАМИ ДЕДА

Возможность заново пережить с внуками то, что когда-то давно пережил с детьми — это как трогательная уловка Маленького Принца, который передвигал у себя на планете скамеечку и повторно любовался закатом. Только тут не закат, а рассвет, утро жизни…

Впрочем, переживания деда довольно сильно отличаются от отцовских и вообще родительских. Есть старая шутка о том, что общение с внуками — сплошное удовольствие и никакой ответственности. Это не совсем так. Но то, что ответственность ощущается здесь иначе, бесспорно. Меньше сиюминутного беспокойства, суеты; уже не нужно лихорадочно думать о чисто «технических» моментах (они целиком ложатся на плечи мамы и папы). И благодаря этому высвобождается внутреннее, душевное пространство для более глубокого, неторопливого общения. Его особое очарование в том, что оно менее тревожное, более беззаботное, в хорошем смысле более беспечное.

Не буду увлекаться обобщениями, скажу о своем опыте. Вспоминая свое отцовство (дети у нас рождались в 1988, 1996 и 1998 годах), понимаю, что слишком часто грешил гиперозабоченностью, надрывной напряженностью в поведении с детьми. Конечно, были тому и объективные причины: молодость, неопытность, трудная экономическая ситуация «лихих 90-х», порождавшая повышенную социальную тревожность, постоянный страх безденежья и т.д. Кроме того, эти тяжелые годы совпали у нас с переездом в Москву (из Астрахани), скитаниями по общежитиям и, главное, — началом того, что называют религиозным обращением, приходом к вере или поднадоевшим словом «воцерковление» (не люблю этот термин и по возможности стараюсь обходиться без него). Попросту говоря, мы с супругой оказались типичными неофитами, и, наряду со всеми прекрасными открытиями и озарениями проснувшейся веры, мы волей-неволей выплескивали на детей и все наши неофитские глупости и ошибки. До сих пор не могу без улыбки вспоминать о том, как в начале 90-х наша четырехлетняя дочка читала молитву “Отче наш” и старательно произносила: “…да приЕдет Царствие Твоё… Хлеб наш насуШЕННый даждь нам днесь…”. А мы серьезно и терпеливо поправляли: “ну нет же, подумай сама, как Царство Божие может приехать? Оно же не автобус. Надо говорить “прИИдет”, то есть “придёт”. Ну, запомнила?”. Ребенок хлопал глазами, кивал, начинал заново и говорил: “да придёт…”. А мы снова перебивали и поправляли: “Нет, не “придёт”, а “приИдет”! Давай еще раз”. Малютка внимательно слушала, кивала, начинала снова и старательно произносила: “Да приЕдет Царствие Твоё…”. Конечно, потом, спустя много лет, повзрослев, она поняла, что славянские словоформы зачастую гораздо красивее и поэтичнее. Но во младенчестве сколько ей, бедной, пришлось с нами помучиться! Ошибка была в том, что мы ценою обессмысливания молитвы добивались безупречной «каноничности» произношения. Спасибо, хватило ума не навешать дополнительно на ребенка тех страхов и религиозных фобий, которые в свое время преследовали меня, когда мне было 6-8 лет. Помнится, бабушка научила меня молитвам и взяла обещание, что я буду каждый вечер молиться перед сном. Однако бабушка строго предупредила, что невнимательная молитва оскорбляет Всевышнего. Каждый вечер, погасив в комнате свет, я начинал молиться и тут же замечал, что молюсь невнимательно. Я прерывался и начинал заново. Потом ещё раз заново. И ещё раз. Я очень старался, но всё равно внимание рассеивалось. Я делал 10-15 попыток, и всё безуспешно. Потом, отчаявшись, кое-как дочитывал молитвы до конца и, разбитый, подавленный, пытался заснуть. И наконец, с тревожным чувством вины, с мутной тяжестью на сердце, засыпал…

Подстерегали нас и многие другие неофитские соблазны и ошибки. Помню, как в начале 90-х пятилетний сынишка наших свежевоцерковленных знакомых забирался к гостям на колени и, перелистывая красочный исторический буклет, важно пояснял: “Это Ломоносов, он был бедный, но стал знаменитым. Это Андрей Рублев, он иконы писал и теперь святой. А это Ленин, он сейчас в аду”. Став свидетелем этой сценки, мы с супругой зареклись говорить со своими детьми о загробной участи так называемых «безбожников». Да и вообще старались как можно меньше обращать внимание малышей на чужие несовершенства и промахи.

Но случались и трогательные моменты. Однажды, когда мы еще жили в общежитии, четверо детей-пятилеток из трёх церковных семей, включая нашу Аню, ненароком заперлись в жилом блоке, и у них заклинило замок. Мы пытались открыть дверь снаружи, но ничего не выходило. Безуспешная возня с замком продолжалась довольно долго. Девочки за стеной предсказуемо начали хныкать, потом реветь. Оставался последний способ — всё взломать. И тут единственный мальчик из «замурованных», Кирюша, каким-то загадочным способом прекратил девчачьи рыдания и стал, усердно шурша, ковыряться в замке. На наши взволнованные вопросы из-за «барьера» он с неожиданным спокойствием отвечал: «Щас откроем». Минуты через три дверь отворилась, и нашему взору предстала картина: Кирюша на пороге, с победоносным видом и с какими-то отвертками в руках, и «три девицы» в углу, перед иконами, на коленях. Как выяснилось, Кирилл отправил слабый пол молиться об освобождении, а сам, на правах единственного мужчины, вступил в схватку с замком. И всё благополучно разрешилось. Повторяю, малышам было на тот момент по пяти лет от роду.

Наша общая неопытность, конечно, часто подводила. Многое приходилось изобретать с нуля. Искать какие-то самопальные педагогические решения, которые — увы — не всегда были удачными. Например, помню, как вознамерился у маленькой (трехлетней) дочки снять страх перед нарисованной бурей. Она боялась картинку, где были изображены бурные волны и грозовое небо. Движимый дурным экспериментаторством, и не имея элементарных психолого-педагогических знаний, я взял и в присутствии Анечки разрезал картинку ножницами на ровные мелкие квадратики, показал ей каждый квадратик в отдельности, убедился, что она их не боится, а затем у нее на глазах заново сложил из квадратиков «страшную» картинку. Страх прошёл. Но лишь позднее, несколько лет спустя, я понял, как сильно рисковал. Ведь в глазах малышей страшное очень часто тождественно таинственному. А таинственное — это и поэзия, и искусство, и религия, и сама жизнь. Убивая Тайну, разлагая Тайну на механические элементы, мы рискуем навсегда убить в детях чувство прекрасного, интуицию глубины и непостижимости бытия.

И еще из педагогических курьезов, только уже со знаком «плюс». Первое время после женитьбы мы подолгу жили у тещи, в сельском доме с большим двором и огородом, требующим постоянного кропотливого ухода. И я, помнится, самым бессовестным образом отлынивал от всех хозяйственных дел. А для отвода глаз возился с малышами (племянницами и дочкой детсадовского возраста). И каково же было мое изумление, когда спустя много лет, я получил от них, давно повзрослевших, потрясающее признание: “Слушай, мы в тот момент совершенно искренне были уверены, что из всех взрослых во всем доме, только ты один занят настоящим, важным и интересным делом: ты комментируешь наши детские рисунки, разруливаешь наши ссоры и ловишь нас, когда мы прыгаем с сундука; а все остальные члены семьи, включая не отходящую от газовой плиты бабушку и деда, без устали перекапывающего огород, — валяют дурака и целыми днями заняты какой-то скучной, бесполезной ерундой”. Смех смехом, но какая-то важная закономерность в этой истории явно присутствует, и её проявление я постоянно чувствую и теперь, в бытность дедом; и, видимо, с нею же связано то, что выше было названо очарованием беззаботности.

Хорошо, если к моменту появления внуков мы становимся опытнее и мудрее, а потому спокойнее. Не так судорожно реагируем на мелкие погрешности, не так болезненно-напряженно следим за формальными мелочами дисциплины и гигиены; проявляем больше доверия и гибкости, научаемся больше ценить радость и игровое веселье. Не форсируем бешеную образовательно-воспитательную активность; не добиваемся от малышей немедленных успехов на всех фронтах; не приходим в панику из-за вымышленных «отставаний в развитии».

Обретаем драгоценную способность — уважать свободу ребенка, позволять ему быть самим собой, существовать в своём, удобном для него психологическом режиме. В частности — в том, что касается общения и… молчания. «Если о вещах молчат, – писал философ Владимир Бибихин, – это ещё не значит, что их не видят (…) Дети обычно молчат именно тогда, когда их спрашивают о хорошо известном. Этим они сбивают с толку самоуверенных взрослых. С очень раннего возраста дети идут на риск показаться глупыми, лишь бы не поступиться правом выбора между молчанием и речью». Интересно наблюдать, как двухгодовалый малыш упрямо молчит в ответ на просьбу взрослых повторить какое-нибудь слово или назвать предмет, а потом (когда назойливый взрослый уже отвернулся) наедине с самим собою начинает потихонечку, вполголоса проговаривать то, о чем его только что просили, но как бы в “глубокой задумчивости”.

Что еще понимаешь с годами? Ну, например, то, что с детьми не нужно сюсюкать, говорить на каком-то специальном «детском» языке, притворяться заинтересованным. Выше уже говорилось, что с опытом и мудростью приходит понимание того, что надо позволять детям быть самими собой. Но это еще не всё. Не менее важно и нам, взрослым, научиться быть самими собой в их присутствии, то есть быть внутренне свободными, настоящими, — не суетиться, не заискивать, не гримасничать, не подтасовывать свои реальные чувства. И вот, когда мы сами избавляемся от зажимов, перестаем пыжиться и что-то изображать, возникает атмосфера спокойного и бескорыстного взаимного интереса. Исчезает напряжение взрослого прагматизма, и мы обретаем блаженную возможность просто получать радость от общения с детьми. И они, как правило, платят нам тем же — бескорыстной радостью. И здесь очень важно не забывать, что детская безудержная веселость, детская беззаботность есть подлинный отблеск Рая на нашей унылой земле. Как тут не вспомнить последнюю, предсмертную проповедь о. Александра Шмемана, где есть удивительное молитвенное обращение к Богу: “Благодарим Тебя, Господи… особенно за детей, которые учат нас, как славить имя Твое святое в радости, движении и святой возне”. Эта тема очень интересно прослежена А. П. Чеховым в рассказе «Архиерей», где пожилой монах, которому вечно ничего «не нравится», то и дело ворчливо одергивает девятилетнюю девочку, исполненную детской непосредственности, живости и веселья.

Мы часто забываем, что не только можем учить и наставлять детей, но и сами (если достаточно мудры) можем и должны учиться у них. Учиться их свободе, их непосредственности, их подлинности. Главная сила детской души в том, что она еще не «затвердела», не окостенела, а пребывает в состоянии живого, открытого роста, живой распахнутости миру. А это невероятно интересно и ценно.

И вот когда обретаешь этот свободный интерес к миру ребенка, то понимаешь, что любить друг друга — не дисциплинарная норма, не «правило», не тяжкая повинность, а естественный результат свободы, открытости, искренности и взаимного доверия. Хотя такая открытость и такое доверие отнюдь не всегда даются легко. А самое трудное — внутренне отпустить своих детей и внуков, избавить их от гнета душной и мелочной родительской опеки, от изнурительного контроля, подозрительности и родительской тирании. И если удерживать от зла, то удерживать «внутренними руками» — то есть силою собственного примера и морального авторитета.

••

Первая внучка родилась у нас в октябре 2015 года, когда самой младшей дочери было 17 (сейчас я дважды дед). То есть, практически полтора десятка лет мы не имели опыта общения с такими крошками. И так странно, трудно и сладостно было возвращаться к этому опыту спустя годы, вспоминать забытые навыки, вытаскивать из памяти игры, потешки, сказки, стихи. Преломлять, актуализировать приобретенный за эти годы новый опыт, новые знания. Как забавно и удивительно было ловить себя на том, что подчас тело (руки, колени) «помнят» больше и «вспоминают» быстрее тот блаженный опыт 15-летней давности (когда нянчили, ласкали, кормили, купали), нежели разум, успевший порядком вытеснить эти воспоминания. Физическая моторика движений срабатывает быстрее, вернее, точнее, чем рассудок, который приходится заново приучать ко взаимодействию с малышнёй. И если попытаться одним словом определить этот опыт, то, конечно, это будет слово «счастье». Чистое, беспримесное, ни с чем не сравнимое счастье!

Ну и много разных-всяких отдельных счастливых переживаний. Например, долгий день, наполненный вознёй с малышами, помимо ощутимой, но приятной физической усталости, даёт блаженное и порядком подзабытое ощущение чистой совести. А это многого стоит!

Помнится, пошловатую житейскую формулу «Пожить для себя» я как-то, десяток лет назад, изловчившись, модифицировал в более пристойную — «Пожить по-своему». И тайно грезил: ужо вырастут дети, и вот тогда… И вот тогда я, дескать, буду жить размеренной, неспешной жизнью, много читать в свое удовольствие, думать, писать, путешествовать, никуда не торопиться… Всё учёл и предусмотрел усталый раб, кроме одного: вслед за детьми грядут внуки… Бережет Господь тайных лентяев от ненужного раздолья! Что называется «избавь мою бедную душу из моей же руки…». (С. Аверинцев).

Но и все-таки — с внуками куда больше простора для желанной неторопливости и «неленивого покоя» (В. Бибихин), чем с собственными детьми. И, наверно, это и есть тот самый искомый баланс занятости и безмятежности, свободы и ответственности, который создает почву для настоящего, зрелого счастья.

Однажды забрёл с полуторогодовалой внучкой на детскую площадку в чужом околотке и был принят за молодого папу. Получил от юных мамочек массу ценных советов по вопросам воспитания. А под занавес милая женщина, примерно в возрасте моей старшей дочери, ободрительно и от всей души заверила: “Не переживайте, они очень быстро растут. Оглянуться не успеете!”… Теперь думаю: а ведь и правда…