Говорят, если Вам плюют в спину, значит, вы слишком оторвались вперед. Успехи системы воспитания и перевоспитания Макаренко были настолько очевидными, что высокопоставленные чиновники и выдвинутые партией большевиков главы педагогических комиссий не только плевались: по словам самого Антона Семеновича, ели его поедом. При жизни он так не стал «своим» ни в советской педагогике, которая впоследствии будет петь ему хвалебные оды и применять многие из его принципов в школьном образовании; ни в Союзе Писателей, куда его приняли после написания «Педагогической поэмы». По одной из версий, его отравили — мертвым он был неопасен для перемалывающей личности системы страны Советов. По другой, его сердце не выдержало невероятного напряжения длиною в годы без отпуска и сна, на грани человеческих возможностей, в окружении завистников и доносчиков. После вскрытия тела патологоанатом подтвердил, что причиной ухода 51-летнего писателя и педагога Антона Макаренко стало все же оно, неугомонное, горячее сердце, которое в буквальном смысле разорвалось на две половины.
ОН ВОСПИТЫВАЛ СЕРДЦЕМ
А сердцу было от чего сдать… Антон Семенович пропустил через него около трех тысяч воспитанников, которых помнил поименно, зная все детали их непростой, исковерканной жизни. Буря революции пронеслась смерчем, принеся не только власть народу, но и неимоверные страдания детям, которые, к несчастью, родились на рубеже смены эпох. Зачастую дети понятия не имели, где их родители, многие не знали даже их имен. Выброшенные на улицу, никому не нужные среди сменяющих друг друга красных и белых волн наступлений, атак, хаотичных боев и отступлений — как было выжить этим детям в мире, который безжалостно крошил судьбы даже самых успешных, богатых, известных и именитых взрослых?! Официальная статистика молодой страны Советов признавала, что около 8 миллионов несовершеннолетних были практически потеряны для общества, бродя без надзора по просторам своей израненной социальными штормами Родины. Единственным выходом для этих детей было ожесточение, раннее взросление, приспособление к жизни обделенных и отвергнутых, которая предполагала жестокость, разбой, воровство, огрубление и ожесточение души. Сама Надежда Крупская как-то призналась, что «побочным продуктом» революции стал ужасающий феномен беспризорности.
Волей судьбы решать эту невероятную по своим масштабам проблему выпало молодому 32-летнему учителю. К этому времени за его плечами был солидный педагогический стаж в 16 лет, опыт директорства, золотая медаль за дипломную работу «Кризис современной педагогики». Как признавался позже сам Макаренко, за тот судьбоносный 1920-й он прочитал больше, чем за всю жизнь. Он лихорадочно искал подход и выход из кажущегося бесконечным тоннеля из грубости, хамства, озлобленности, неприкаянности и равнодушия воспитанников. Они прошли воду, огонь и медные трубы. Отыскать верный ключ к их сердцам и душам было гораздо важнее, чем научить их читать, писать и вести себя социально.
Гений Макаренко постепенно находит удивительную и беспроигрышную линию в педагогике — уникальную макаренковскую триаду Труд — Учеба — Досуг. Излечение души доверием и уважением. Дисциплина в работе. Закалка тела в полувоенном строе коммуны, маршах, физкультуре, упражнениях. Творческий полет и самовыражение в театре и совместных — с преподавателями! — постановках, которые проходили с огромным успехом.
Начиналось же все буквально наощупь. Готовых рецептов никто не давал. Да их и не было вовсе. Прочитаны были все книги по психологии, выпущенные и переведенные к тому времени. Но и в них не было готового ответа. И тогда Антон Семенович находит удивительную опору своему педагогическому делу — интуицию учителя, принцип воспитания, за который ему придется расплачиваться всю жизнь.
Через 16 лет, на майские праздники 1936 г., в присутствии ударников производства и чекистов на концертных сценах Киева шли грандиозные концерты воспитанников трудовых колоний имени Горького и Дзержинского: симфонический оркестр, танцы в исполнении будущей звезды балета Семеновой, постановки, хор… А тогда, в промозглую погоду осени-зимы 1920-го первые колонисты вынуждены были приспосабливаться и выживать. Самостоятельно делать ремонт запущенных помещений, рубить дрова, сбивать самую простую мебель, разбирать завалы на участке. И учиться жить по-новому. Первая колония официально носила имя «детского дома номер 7 для морально-дефективных» воспитанников. Макаренко прислали самых сложных, самых неуправляемых, уже побывавших в бандах «преступных элементов». Многие из них сознательно занизили свой возраст для того, чтобы как-то перекантоваться в холодное время года и уйти по весне в вольницу. Но они так и не ушли. Их, словно магнитом, притягивал невысокий, подтянутый, легкий на подъем строгий учитель в пенсне. Он был некрасив с точки зрения канонов, на первый взгляд казался сухим и закрытым. Но его мощная харизма перекрывала все внешние недостатки.
Они наводили страх на общество, а он их не боялся. И как-то «дал в морду» одному из самых сильных, самых крутых воспитанников, Семену Калабалину, которого он взял на поруки прямо из тюремной камеры. Молодого атамана банды не расстреляли лишь потому, что он был… несовершеннолетним. Этот инцидент вызвал взрыв педагогического негодования Крупской. Первый и последний раз Антон Семенович применил силу. Один на один, как полагается по жестким мужским правилам банды.
Они привыкли воровать, а он не кормил их до тех пор, пока они самостоятельно не нарубили дров. Постепенно воспитанники стали верить в то, что результатом их труда станет безбедная жизнь и та стабильность, о которой в море голода, холода и бушующего тифа и мечтать нельзя было.
Они привыкли к тому, что вокруг рознь, право силы. Белые или красные, взрослые были, по сути, их врагами, сломавшими их детство. Макаренко примером и упорством доказал, что наставник может просто любить своих воспитанников. Какими бы они ни были. Любить, воспитывать, наказывать, как собственных детей — и верить в то, что все они — все, без исключения! — способны на большее.
А еще это было воспитание радостью… Макаренко горячо верил в то, что «человек не может жить на свете, если у него впереди нет ничего радостного. Истинным смыслом человеческой жизни является завтрашняя радость». Талантливый учитель ставил одной из целей своей работы подарить радость — привнести это чувство в педагогику и напитать ею каждый урок.
КРАСНОЕ И БЕЛОЕ
Сердце Макаренко годами болело и скрывало еще одну тайну длиною в целую жизнь. Жизнь его родного младшего брата Виталия, с которым они были одновременно и совершенно непохожи — и удивительно гармоничны. Виталий, подпоручик Белой армии, выпускник Чугуевского училища, вынужден был эмигрировать вместе с остатками разбитого войска за рубеж. Вынужденный, болезненный шаг, шаг, который казался временным спасением от гибели и безысходности, а оказался броском в никуда, последним прощанием с Родиной, прыжком в одиночество.
Дома у Виталия осталась беременная жена. Уже без отца родилась дочка Олимпиада — Лиля — которую буквально спасет от смерти и удочерит дядя Антон. Он забирает невестку и девочку к себе в колонию и фактически становится Лиле отцом, защищая ее от неминуемого голодного и холодного детства ребенка «врага народа». Ни Лиля, ни ее мама так никогда и не увидят мужа и отца. То были годы, когда каждое прощание могло стать прощанием навеки. Вплоть до 1928 года Антон будет стараться поддерживать связь — пусть и редкую — с братом, который после изнурительных скитаний осел во Франции. Антон Семенович понимал, что должен быть предельно осторожен: ради маленькой Лили, ради своих пацанов, ради существования самой школы-колонии, которая успешно набирала обороты. Краткие, сухие письма. Строчки, за которыми только одному Богу видна глубина боли от расставания с близким человеком, от желания и полнейшей невозможности помочь. Антон удерживает истосковавшегося брата от возвращения в Страну Советов: «Мне кажется, тебе еще рано возвращаться. Все еще не улеглось…». Пишет об успехах школы. Он знает, что брат поймет. Ведь два года, с 1917 по 1919 годы они вместе работали в школе. Виталий преподавал физкультуру и военное дело. Антон Семенович был инспектором. Сохранился редкий школьный документ с двумя подписями братьев. Макаренко смело вводит в систему воспитания военную строгость и дисциплину, регулярные занятия спортом, интегрируя опыт брата в свою колонию. При этом он с увлечением пишет о хозяйственных успехах, о самоокупаемом хозяйстве и хозрасчете, о том, как сами воспитанники обеспечивают себя продуктами в повально-голодные годы разрухи. Виталий отвечает с ласковой и грустной иронией: «Твоя школа представляется мне каким-то гибридом помещичьего хозяйства и кадетского корпуса». На самом же деле педагог-новатор Макаренко берет лучшее из возможного и доступного. И результаты были налицо. В какой еще школе того жуткого времени беспредела воспитанники регулярно посещали все выступления местных театров, ходили в походы, ели досыта, занимались несколькими видами спорта, имели обширные знания не только по академическим предметам, но и в хозяйственной сфере и выходили в большую взрослую жизнь практически квалифицированными рабочими разных специальностей?!
Более того, если поначалу жители соседних сел безумно боялись «этого сброда» и обходили колонию десятой дорогой, то впоследствии колонисты завоевали себе настолько добрую славу, что породниться с воспитанниками стало буквально престижно. Крестьяне с радостью выдавали дочерей замуж за самостоятельных, сильных и работящих парней, а девушки из колонии были завидными невестами. Еще бы! Ведь за каждую из них Макаренко лично давал хорошее приданое! Совершенно невероятным было то, что каждому (!) выпускнику Антон Семенович умудрялся дать денежную помощь, часто помогал с квартирой, давал ценные советы, в какой именно вуз поступить.
Его называли за глаза «наш Антон». Он был настоящим Отцом — именно так между собой называли его воспитанники. Удивительно, учитывая то, что у самого Макаренко никогда не было непосредственного родительского опыта. Да и личная жизнь его, по сути, можно считать не сложившейся. Он был очень порывист и влюбчив, легко терял голову, но это никогда не сказывалось на его любимой работе. В двух весьма спорных семейных союзах он искал, прежде всего, поддержки и понимания его миссии. На его счету был один разбитый брак, за что его отец, придерживавшийся очень строгих правил, так до конца и не простил. Личная жизнь была его больным местом, ахиллесовой пятой. И — шлейфом затаенной боли и вины, которые никогда не отпускали. Может, именно Макаренко, такому неидеальному, живому, сошедшему с пьедестала всезнайства и безупречности в пропасть безразличия и заклейменности, воспитанники так легко открывали свои сердца и поверяли свои тайны.
ТРЕЩИНА
В своей педагогической практике Антон Семенович решается на беспрецедентный шаг: в условия советских реалий, где «хорошим тоном» было тотальное недоверие всех ко всем, где рекомендовалось всматриваться в лица близких людей и знакомых по принципу «где скрывается враг?», в эпоху повальных доносов и черных «воронков», Макаренко категорически отказывается принимать личные дела поступающих с улиц и из банд воспитанников. Переступив порог колонии, каждый имел шанс начать жизнь с чистого листа, заново. О прошлом сознательно не упоминали, прошлым не укоряли, оно просто… исчезало. «Нет правонарушителей, — горячо писал педагог, — есть люди, попавшие в бедственное положение. Если бы я в детстве попал в такое положение, я бы тоже стал таким же, как они». Вместо отметки «сомнительный классовый элемент» каждый воспитанник окунался в атмосферу доверия, которое дарилось щедро, заранее, не за какие-либо заслуги. И только этот, по своей сути, глубоко христианский шаг — подвиг безусловного принятия и любви — производил настоящий переворот в сердцах и душах: воровство исчезло, у сейфа с деньгами колонии дежурили сами колонисты. А у ворот росла очередь беспризорников, которые мечтали попасть к Антону Семеновичу. Он окружил себя талантливыми помощниками — его правой рукой были бывший офицер Владимир Весич и блистательный агроном — тоже из «бывших» — Николай Ферре, который произвел настоящую революцию в хозяйственной части колонии, поставил ее на прочную основу экономической окупаемости и позволил большому, постоянно растущему семейству колонистов жить не просто в достатке, жить роскошно и закупать (на свои деньги!!) дорогие суперсовременные станки, автобус, сельскохозяйственную технику.
Этот необычный оазис успеха и благополучия ужасно раздражал драконов от образования. Особенно не терпела Макаренко Крупская. И он, горько усмехаясь, говорил, что находит в этом определенные плюсы: Сталин, у которого со вдовой вождя мирового пролетариата сложились натянутые отношения, терпел Антона Семеновича и его систему воспитания отчасти для того, чтобы дразнить Надежду Константиновну.
Окончательно добило чиновников горячее выступление Макаренко на Съезде Учителей. Призыв к воспитанию чувства чести у каждого из воспитанников слишком «попахивал» контрреволюцией! В стране, где из каждого буквально выбивали это самое чувство достоинства, где строго-настрого приказывалось «воспитывать классовое самосознание», эта речь произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Травля Антона Семеновича, как приближающееся торнадо, стала набирать обороты.
Известно, что если бить по одному месту на камне, в нем рано или поздно появится трещина. В 1935 году Антон Макаренко напишет: «Мой брат сейчас в эмиграции. Местонахождение его мне неизвестно. Связей не имею». За семь лет до этого, в 1928 г., в колонию придет открытка, всего пара строк: «Убедительно прошу сообщить мне о судьбе Антона Макаренко». Обратный адрес — Париж. Это был он, Виталий. Искал брата. Антон не ответил. 1927 и 1928 годы стали для него началом преследований, которые сопровождали его до конца жизни. Отвечать было очень опасно. Бесконечные комиссии и наркомы образования регулярно наведывались в колонию: выискивали ошибки и просчеты. А Антон Семенович, сцепив зубы, старался изо всех сил спасти свою систему, доказать, что она работает, дать будущее еще большему числу обездоленных детей.
«Диагноз» чиновников сводился всего к нескольким словам — «несоветская система воспитания». К слову сказать, всю педагогику на заре Советской власти трясло и швыряло из стороны в сторону, как при сумасшедшем шторме: указания менялись с точностью до наоборот. Не воспитывать совсем, отбросить все старые принципы, частично интегрировать наработанное поколениями. В результате был создан уродливый гибрид «классового воспитания» с непременными дифирамбами и реверансами в сторону Советской власти и ее вождя товарища Сталина.
Макаренко к тому времени уже уверенно шел совершенно по другой педагогической дороге, проверенной жизнью и реалиями времени. Однако ухабов на этом пути — несмотря на все достижения и очевидные успехи становилось все больше и больше… Чуткий человек, он нутром чувствовал, что скоро ему придется уйти.
И для Антона Семеновича это тоже была трещина на сердце: спасая свое детище, он периодически вынужден был прикрываться маской благонадежности, хвалить власть, восхвалять Сталина, писать статьи «в тему». И все же между этими строчками для внимательного читателя звучит скорее боль об абсурдности того мира, в котором он вынужден — и видел своим призванием — спасать детей.
Как-то его пригласили на выпускной вечер в колонию имени Горького. И он попытался публично сделать еще одну попытку найти компромисс с властью в публичном выступлении: «И, если товарищ Сталин сделает тысячу ошибок, мы все равно должны идти за товарищем Сталиным». В этой парадоксальной фразе звучит вовсе не гимн вождю, а его личное, духовное непринятие большевиков и абсурда, в котором так глубоко увязли миллионы судеб. И его пацаны. И — он сам.
Всего через несколько дней последовал донос из его любимой колонии. Макаренко был признан опасным элементом.
ПИСАТЕЛЬ
Он всегда мечтал писать. И в далеком 1914 г. даже отослал своему кумиру Максиму Горькому свой первый рассказ. Пройдет 14 лет. В 1928 г. они встретятся в его детище, колонии, названной именем великого писателя (колония располагалась в селе Ковалевка Полтавской области, а в 1926 году переведена в Куряжский монастырь под Харьковом). Максим Горький, пораженный жизнью колонистов и их успехами, выразит Антону Семеновичу самое искреннее восхищение и на годы станет покровителем Макаренко. Он же подтолкнет учителя к творчеству. Удивительно, где и когда Антон Семенович находил — ежедневно! — время для работы над своей книгой. По ночам он доверял бумаге пережитое за день. Делал наброски, раздумывал, анализировал, ярко вкраплял детали жизни колонистов, писал черным по белому их нестандартные сложные характеры. В этом была его личная отдушина, пространство длиной в несколько часов. Но и оно было целиком и полностью отдано педагогике и его любимым пацанам. Он надеялся и верил, что когда книга увидит свет, его система наконец-то будет принята! Ему дадут зеленый свет — ведь у него было еще столько задумок, планов и идей.
Книга вышла небольшим тиражом, который был мгновенно раскуплен. Почти сразу же начался активный перевод «Педагогической поэмы» на иностранные языки. Он стал не просто педагогом, а узнаваемым писателем. Но мечта не сбылась. «Антипедагогическая поэма» — таков был вердикт советских писателей. А это была поэма всей его жизни… В ней, как в зеркале, отражал он то, чего не мог открыть людям, поведать воспитанникам, поделиться с братом — боль, страх, отчаяние, тоска. И упоительная радость преодоления и победы. Победы порядка над хаосом, доверия над безразличием, любви над ненавистью и жестокостью. Победы силы духа над тлетворным веянием страшного времени.
«Меня едят за мою систему, — с тоской говорил Макаренко, — а ведь весь ее недостаток только в том, что она — моя…».
У каждого светлого начинания есть в этом мире своя Голгофа. Игра света и тени. Как свет по своей сути порождает вечно сопутствующую ему тень, так и настоящий талант рождает зависть, искреннюю любовь сопровождает предательство, а горячее сердце непременно сталкивается с ледяной стеной безразличия.
В конце 1928 года Макаренко увольняется из колонии Горького. Жгут несправедливостью краткие слова, холодная и совершенно нелогичная оценка его многолетнего труда: «Результаты хорошие, но методы никуда не годятся!».
Раздавленный подлостью коллег, он пытается все начать сначала в колонии чекистов под Харьковом. Создан свой завод, чертежный цех, прекрасно обученные колонисты — первыми в стране! — выпускают сложные электроинструменты. Потом будет всемирно известный фотоаппарат ФЭД: 300 деталей с точностью до одной тысячной миллиметра, рост заказов, известность, 5 миллионов чистой (!) ежегодной прибыли для государства. И — вновь травля, понижение в должности, моральные издевательства. В 1936 году он вторично теряет любимую работу.
Мечтал еще раз начать все сначала, под Киевом, в колонии. Колонисты были в восторге от его плана — создать завод по производству самолетов! Но этому не суждено было случиться. Колонию закрыли.
Его переводят в Киев, как будто премируют работой «в органах», в Главном Управлении НКВД Украины. Он тоскует и тлеет душой, задыхается в пыльных кабинетах над бесконечными документами и папками и в конце концов подает рапорт об увольнении. Это было уже непростительно. Антон Семенович подписал себе приговор… Макаренко в отчаянии пишет самому Сталину, умоляя дать ему возможность вернуться в педагогику, где он бы смог принести так много пользы. И получает презрительный отказ: «Пусть Макаренко пишет свои сказки…».
ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ
Полет Макаренко был прерван в своем апогее, судьба его была изломана трагичной невозможностью продолжать быть учителем и жить жизнью своей колонии.
Как говорится, по плодам познается дерево. Судить о глубине дарования Антона Семеновича можно прозрачно и уверенно — по биографиям тех, кого он вывел в люди. И о многих из его воспитанников можно было бы написать целые тома.
Леня Конисевич, редактор рукописного журнала колонии и бессменный корреспондент всех стенгазет, один из первых в Союзе обладателей значка ГТО номер 228, реализовал себя сразу в нескольких профессиях. Моряк, литератор, педагог, в 50-е годы он создаст на Киевщине чудо-пионерлагерь — воспоминание о родной колонии — под названием «Алмазный», куда с удовольствием будут приезжать за опытом даже гости из-за рубежа: своя флотилия, многогектарный сад и цветник, отлаженная система самоуправления поражали воображение видавших виды педагогов. Леонид Вацлавович отдал своему детищу более 25 лет своей жизни, наполнив жизнь тысяч ребят яркими воспоминаниями о лете.
О Семене Калабалине, прототипе известного Карабанова из «Педагогической поэмы», Антон Семенович говорил так: «Из него выйдет убежденный сторонник переделки человека». Он не ошибся. Бывший атаман банды, окончив вуз, стал педагогом физкультуры уже в коммуне имени Дзержинского, плечо к плечу с Отцом, как называли Макаренко между собой воспитанники. К слову, туда же перешли за Макаренко большинство педагогов и более 70 колонистов-горьковцев.
Семен был одарен настоящим талантом к организации походов. И именно он первым получил от Антона Семеновича благословение на путь учительства. Женой его стала черноглазая колонистка Галинка — черниговка, которая также стала учительницей. Галина Константиновна, кавалер ордена Ленина, во всем поддерживала мужа — и не «пасла задних»: она стала сердцем и душой более 12 детских домов в России и Украине, в которые их перебрасывали.
Этой уникальной семье выпал необычный, непростой путь на ниве педагогики. Ужасная трагедия — потеря двухлетнего первенца, зарезанного ожесточенным воспитанником — не озлобила Калабалиных. Пройдя через горнило тяжелейших испытаний, Семен и Галина не свернули с выбранного пути. Воспитали 12 — своих и приемных — детей, каждый (!!!) из которых впоследствии также стал педагогом. Они уверенно, с душой продолжали внедрять в жизнь макаренковский метод «взрыва» для сплочения и преображения коллектива.
Антон Семенович считал, что каждый хороший педагог должен быть еще и хорошим артистом. Семен полностью разделял мнение своего великого учителя: как-то раз, вернувшись в первый детдом, доверенный им с Галиной, он обнаружил, что все (!) воспитанники ушли. Верхом, галопом, Семен бросился вслед убежавшей шантрапе. В голове горячими волнами перехлестывались тревожные мысли: как, как же ему одному вернуть всех?! Догнал уже у моста — и тут конь поскользнулся, Семен упал в грязь, и судорога боли исказила его лицо — он «сломал» ногу. Дети переглянулись — нельзя же бросить вот так человека! И на себе дотащили обратно в детский дом, где он легко вскочил на ноги и лихо сплясал перед изумленными беглецами «цыганочку». Это до такой степени поразило воспитанников, что они гурьбой ходили за Калабалиным. Стоит ли говорить, что о побеге больше речи не было?!
Когда хоронили их Антона, именно Семену поручили снять с его груди орден Трудового Красного Знамени.
А последнее трогательное слово над гробом Макаренко доверили произнести его бывшему воспитаннику А. Тубину: «Я один, для которого у Антона Семеновича не нашлось доброго слова ни в одной его книге: обо мне написано лишь отрицательное. Когда он прогнал меня, лишь тогда я понял, до какой же степени я пал — и решил стать человеком…».
Во время Великой Отечественной войны оба они — и Тубин, и Калабалин — выполняли серьезнейшие спецзадания в тылу врага, будучи, по сути, прообразом современного «спецназа».
Игорь Панов был одним из самых известных футболистов колонии. Тренировали воспитанников приглашенные Макаренко лучшие спортсмены «Динамо». Впоследствии Игорь Иванович, кавалер 4-х орденов и многих медалей, получит ответственное задание наладить в Воронеже работу огромного мотостроительного завода. Новый директор начал… по-макаренковски. То есть с настоящего сплочения коллектива. Рядом с заводом был немедленно открыт лучший в городе стадион «Луг», где после смены рабочие занимались вместе разнообразными видами спорта, что немедленно сказалось на росте производительности труда!
И, даже если бы мы никогда не читали известной «Педагогической поэмы», не знали удивительных деталей биографии Антона Макаренко и не смотрели фильмы об удивительных колониях, где, казалось, невозможное преображение детских душ становилось реальностью, достаточно посмотреть на жизненный путь и достижения учеников Антона Семеновича, чтобы утверждать: человек, воспитавший их, был гением в учительстве.
ПАРАДОКСЫ
Ничто, как сама жизнь, не изобилует вечными парадоксами. Иногда они смешны, иногда удивительны, а иногда трагичны.
Парадоксально, что в данный момент принципы воспитания, проверенные многолетней практикой Антона Семеновича Макаренко, активнее и успешнее всего применяются вовсе не на его исторической Родине, а за рубежом, в частности, в Германии и Японии, где его работы и педагогический опыт рекомендуют изучать руководителям предприятий!
Парадоксально и то, что непризнанный современниками, он согласно позиции ЮНЕСКО отнесен к четырем педагогам, определившим суть педагогической мысли прошлого века.
Один из педагогических парадоксов своей работы Макаренко описывал так: «Я пришел к тезису, который исповедую и сейчас, каким бы парадоксальным он ни казался. Нормальные дети или дети, приведенные в нормальное состояние, являются наиболее трудным (!) объектом воспитания. У них тоньше натуры, сложнее запросы, глубже культура, разнообразнее отношения. Они требуют от вас… не бьющей в глаза эмоции, а сложнейшей тактики».
Он пойдет по парадоксально-жертвенному пути в своей работе. И будет не только увещевать, преподавать, вводить новшества и перевоспитывать, но и буквально согревать своим телом заболевших тифом воспитанников холодной зимой, в отсутствие лекарств и адекватной медпомощи. И никто — никто! — не умрет от той страшной эпидемии, разыгравшейся в колонии. Жертва Антона Семеновича была принята.
Парадоксально, что Антон Семенович проживет в Москве, в комфорте последние годы жизни, будет наконец-то располагать свободным временем для творчества, получит признание и медаль — выполнит, казалось бы, предназначенную ему миссию… И до последнего будет тосковать по «своим пацанам», по бессонным трудным будням колоний и вечному детскому шуму вокруг.
Среди выпускников колоний, где работал Антон Семенович ни один (!) человек не вернется к своему преступному прошлому. Не станет щепкой в водовороте антисоциального рецидива.
Антона Макаренко, бездетного Учителя, будут искренне и с любовью называть своим отцом тысячи детей, которые были фактически «списаны» за «бракованностью».
Парадоксально, в тот далекий последний для него день 1 апреля 1939 года, его смерть стала своеобразным подарком судьбы, избавлением от гораздо более тяжелых испытаний. В Москве, на станции, ждал «воронок». Два типа, одетые в штатское, зорко всматривались в лица выходящих из вагонов людей. Они нервничали и курили. Однако им не суждено было арестовать человека, за которым они приехали. Несколькими часами ранее смерть сделала его недоступным для челюстей всепроникающей душащей системы истребления тел и душ.
В годы ужасающих репрессий против Церкви, Антон Семенович практически основал свою работу на чисто христианских принципах любви, бесконечного безусловного принятия ближнего, веры в возможность чуда и преображения, труда, честности и мужества быть самими собой. Однажды он отрепетирует с хором воспитанников — и они споют в церкви Литургию. А еще пройдут по площади Кременчуга строем, под знаменем, на котором будет написано «Свет Христов просвещает всех».
По свидетельству знакомого, за три дня до смерти Антон будет лихорадочно искать по букинистическим магазинам Москвы Библию. И — не найдет…
Он так и не найдет, не увидит любимого брата. Антон и Виталий так и не встретились. Это сейчас между странами открыты границы, и, если куплен билет, до желанной встречи нас отделяют всего лишь считанные часы. Виталий узнал о смерти брата через 4 дня, из эмигрантской газеты. И пережил Антона на 44 года. Виталий, больше всего на свете желавший «пешком прийти» на Родину, умрет в полном одиночестве в доме престарелых в Париже. Единственным большим другом его последних лет будет пес по кличке Дружок.
Секрет Макаренко до сих пор не раскрыт. Истина находится где-то внутри самого неизученного парадокса жизни — живого неравнодушного человеческого сердца, которое способно творить чудеса талантом, который питается от корня веры, надежды и любви.