Ей, Господи, гряди!
Сквозь призраки печалей,
Сквозь толщу дней и здешний полумрак.
Здесь ждут Тебя,
Как все столетья ждали,
Хоть и не все, а многие – не так…
А. Сотниченко
Слова «смерть» и «конец» антиприродны для человека. Его чувственная и интеллектуальная составляющие природы постоянно бунтуют при любых признаках окончания «бытия». Если это боль — на встречу спешит анальгетик, если это страх — человек защищается стеной, оружием, логикой, пуская в ход весь инструментарий, поскольку кто-то-что-то внутри его немо свидетельствует: «Ты вечен!». Осознание этого давно резюмировалось в философской литературе афоризмом-парадоксом: «Человек знает, что он смертен, но ведет себя так, как будто будет жить вечно». Все исследования в нашей жизни рано или поздно приводят к коллизиям и парадоксам, свидетельствуя тем самым, что мы видим лишь половину цельного бытия. Гармония же торжествует только при возможности увидеть вторую часть, которая трансформирует фатальное в перспективное, пристрастное в справедливое, кривое в ясное. Только при согласовании двух аристотелевских точек кругозора — одной из нашего мира, а второй из того состояния-положения, которое было до нашего мира и времени, и можно узреть гармонию. Этой формулой, открытой святителем Василием Великим, не скрывая имени автора теории, и сегодня успешно пользуются физики и астрономы, когда их просят пояснить «чайникам» как появилась наша Вселенная и когда «проект Земля-человек» будет закрыт.
Христианская мысль почти 20 столетий в прошлое на свой страх и риск разорвала кольцо языческого видения мировой истории. Последняя утверждала, что все перерождается, обновляется, и так будет бесконечно — ты возродишься в детях, времена года будут циклично сменять друг друга и тому подобное. Но вот появляются четкие точки А и Б, как начало и конец исторической прямой. Ложью будет не сказать, что проблески апокалиптического видения истории проскальзывали и в ветхозаветное время, преимущественно в апокрифической или неканонической литературе. Её долгое время путали с пророческой, однако последняя как раз настраивала на свет в конце туннеля — человечество одумывается, перезагружается и… начинает опять почти безоблачное существование в тех же природных и социальных условиях. Апокалиптическая же говорила, что история достигает такого гуманитарного кризиса, что активная деятельность человечества просто разрушает основные скрепляющие мир принципы — ему больше нет смысла быть, ибо нет как такового чело-века.
Читая самую последнюю книгу Нового Завета — Откровение Иоанна Богослова, принятую в канон всей полнотой Церкви, что поразительно, аж через 7 веков после рождения Иисуса Христа, невольно приходишь к выводу, что вся апокалиптическая литература неизбежно таинственна. Именно эта таинственность и множественный символизм порождал век за веком отеческие споры — «богодухновенна ли она во всём своем объеме?», «нет ли в этом тексте воспаленного разума?». Словарный запас автора неизменно пытается выстроить неописуемое, выразить невыразимое, изобразить неизобразимое: эти бледные, черные, белые всадники, эти трубы и чаши с последующими специфическими болезнями и гореваниями. «И все это осложнялось еще одним фактом: апокалиптические видения ярче вспыхивали в умах людей, живших под тиранией и угнетением. Чем больше чуждая сила подавляла их, тем больше мечтали они о разрушении и уничтожении этой силы и о своем оправдании. Но если бы угнетатели осознавали существование этой мечты, давление на угнетаемых было бы еще сильнее. Эти писания казались бы им работой мятежных революционеров, и потому они часто писались зашифровано, умышленно излагались непонятным для постороннего языком, и очень многие так и остались непонятными, потому что нет полноценного ключа для их расшифровки. Но чем больше мы знаем об историческом фоне этих писаний, тем лучше мы можем раскрывать их замысел».
Апостол Иоанн попал в ссылку на Патмос во времена правления римского императора Домициана (51-96 гг.). До этого и сам по себе еврейский народ был негативно настроен по отношению к римской гегемонии, не говоря уже о дополняющей нелюбви к Домициану христиан из евреев, которых он подвергал гонениям. Естественно, уличенные в революционных, пусть и только идеологических настроениях, как ссылались, так и подвергались постоянному надзору со стороны контролирующих органов внутренних дел — «все что вы скажете, может быть использовано против вас». Проще говоря — переписка апостола Иоанна с «большой землей» читалась. И он, осознавая это, нашёл доступный и понятный язык, полный ветхозаветных образов еврейского религиозного быта, дабы свитки писем, побывавшие у римского полицейского в руках, не были сожжены, а продолжили свой путь к адресату на почтовых кораблях. Тогда-то описательная часть египетских казней перекочевывает со страниц Ветхого Завета на страницы книги будущего нашего мира, а присущий большинству древних восточных книг принцип параллелизма (когда одна и та же мысль или история пересказывались по нескольку раз, но другими словами, представляя из себя спираль) делит разворачивающуюся историю Апокалипсиса на 2 или 3 части, которые говорили об одном и том же последнем периоде истории человечества. Именно этот выбранный путь передачи информации и стоит за казалось бы самым таинственным апокалиптическим пророчеством трех шестерок и печати на лоб и правую руку (Откр. 13:16-18).
Каждый правоверный иудей знает, что такое филактерии или тфилин. Нам они больше знакомы по современным фотографиям молящихся евреев у стены плача. Филактерии представляют собой пару кожаных кубиков толщиной в 2-3 спичечных коробка с такими же кожаными ремешками, внутрь которых кладутся мини-свитки с цитатами из Ветхого Завета по типу «И да будет тебе это знаком на руке твоей и памятником пред глазами твоими, дабы закон Господень был в устах твоих, ибо рукою крепкою вывел тебя Господь из Египта» (Исх. 13:9). Лентами один из этих коробков прикручивается к левой руке так, чтобы находиться в районе бицепса, а ремешок прошел по среднему пальцу левой кисти, поскольку она ближе к сердцу, а второй коробок помещается выше лба, на линии волос. Символика мест крепления тфилина очевидна: я обручен Закону Божьему и он у меня в сердце, и этот же Закон, находясь выше моего лба, показывает, что я руководствуюсь в действиях не столько своей логикой, сколько Его Словом — оно доминирует в моем выборе. Но вот апостол Иоанн Богослов в Апокалипсисе предлагает иную перевернутую картину с элементами общего и одновременно разнящегося — печать антихриста будет на правой (а не на левой) руке и на лбу (а не на надлобье). Эта разница сразу бросилась бы в глаза адресату Иоанна и между строк читалось: человек, носящий печать антихриста будет думать не о Божием, а о личной выгоде, сухой прагматике (тфилин над носом), правая же рука, символизировавшая физическую силу и действие, показывает, что человек ни перед чем не остановится для реализации своих сухих логических планов. По сути, святой Иоанн рисует образ крайнего эгоиста и атеиста, подчеркивая, что носитель данных свойств, независимо от эпохи и места своего проживания, уже является служителем зла. То есть эгоизм — основное качество погибающего человека. Замкнуться на себе — принцип антибытия, путь истощения. Установка существования «только для себя» автоматически не сохраняет, а ограничивает твое бытие — оно перестаёт простираться на других людей и мир. И только активное бытие, соединенное в общении-помощи другому делает шаги к протяженности, устремляясь в Вечность. Христос отверг принципы эгоизма еще в сорокадневной пустыне (Мф. 4:1-11), о чем доходчиво рассказал Федор Михайлович в карамазовской главе «Великого инквизитора» — ничто не было использовано Богом для Самого Себя: ни для насыщения, ни для славы, ни для обогащения. В то время, как все Христовы евангельские чудеса были спровоцированы человеческой болью и ответом на неё сочувствия и любви Бога. Только в свете апокалипсической расшифровки «слуга антихриста — эгоист» можно понять выражение Иоаннова же послания: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придёт антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаём из того, что последнее» (1 Ин. 2:18). Нам просто необходимо помнить, что цельный конец мира будет соткан из частных человеческих апокалипсисов, а не наоборот. Не зря религиозная эсхатология (учение о конце света) разделяет индивидуальную и всемирную эсхатологию, первая из которых первична и причинна по времени. Апокалипсис не придет снаружи — он начнется внутри каждого отдельного человека.
«– Если бы можно было сейчас нажать такую кнопку, ты бы нажал?
– Наверно, да, — ответил он. — Без насилия. Просто все исчезнет с лица земли. Оставить землю и море, и все, что растет — цветы, траву, плодовые деревья. И животные тоже пусть остаются. Все оставить, кроме человека, который охотится, когда не голоден, ест, когда сыт, жесток, хотя его никто не задевает».
Рэй Бредбери, «Каникулы».
Не менее интересным будет узнать читателю и казалось бы поразительный факт — в ранних латинских текстах Апокалипсиса «число зверя» было не «666», а «616»… И вновь как последнее обстоятельство, так и само число «666» нам помогает интерпретировать еврейская культура и греко-латинская филология. Дело в том, что дети и взрослые прошлого не были лишены своих игр на досуге. Как сегодня «мафия» и «города-имена» заполняют свободное пространство выходных вечеров, так и буквенные шарады были обыкновением для компаний в древности. Чаще всего играли на аналогии цифровых значений букв, наподобие нашего церковнославянского: а — 1, б — 2, в — 3 и т.д. И вот апостол Иоанн «шифрует» имя первого массового жестокого гонителя христиан «кесаря Нерона», переводя эти буквы на цифры, в итоге получая «666». То, что за этим числом было именно данное имя доказывает как раз «616» в латинском тексте. Просто последняя «н» в греческом отсутствует в латинском, обретая имя знакомой всем нам программы для прожига дисков «Nero» (на ярлыке программы можно увидеть пылающий Рим, который поджег тот самый Нерон). То есть в греческом полноценное «Нерон», в латинском урезанное «Неро», и как раз их филологическая разница и породила разницу числовую. Отсюда и имя-число антихриста приобретает символическую окраску. Он — лидер эгоистов и катализатор самости, он богоборец и проповедник атеизма, в отличие от Бога. Господь делится и умножает благо для других — этот принцип постоянно проявляется в основе Его бытия.
«Высоко в горах была деревня, и в ней жил мудрец. Он был очень стар и дряхл. Все жители деревни внимали каждому его слову, считали его святым или пророком, и не было ни разу случая, чтобы его пророчество не сбылось. Если он предрекал войну, начиналась война, если обещал холодную зиму, то трещали ужасные морозы.
Однажды этот пророк с огромной печалью, чуть не плача, обратился к жителям деревни и сказал:
— Завтра солнце не взойдёт.
И после этого удалился в свою хижину.
В деревне началась паника. Некоторые решили покончить жизнь самоубийством, другие, похватав свои пожитки, кинулись бежать куда глаза глядят в тщетной надежде избежать конца света. А самые спокойные и сильные духом решили молиться.
Перед рассветом все, кто остался в деревне, собрались на площади, чтобы вместе встретить бедствие. Но солнце взошло!
Тогда толпа с криками «Обманщик!» кинулась к хижине, где жил пророк. Но там было всё тихо. Пророк умер этой ночью…».
Вспоминаю, как в школьные годы мои друзья задавали мне вопросы, ужасаясь этим сумбурным картинам схлопывающегося и стонущего мира. Они воспринимали ангелов с трубами и чашами гнева как мучителей. И тут важно успеть выкрикнуть самое ценное: «Это не книга ужаса, это книга предельной надежды и торжествующего добра! Не книга катастрофы «все пропало», а описание «ну наконец-то все плохое позади…». И все эти изливающиеся на человечество казни — попытки Бога вразумить людей. Христос приходит после каждой из них в надежде, что физическая боль и размышление страдающего человечества над своей негативной деятельностью, отрезвит его и заставит отдельных индивидуумов резюмировать: «Что же я творил?! Как можно было раньше так жить?!». И после покаяния забрать их в Вечность. И так каждая казнь… То есть в конце останутся только окаменевшие до углеродной алмазной сетки люди, видящие только себя — этакие атланты, которым обманчиво кажется, что они вот-вот и расправят плечи. На самом же деле — окаменевшие во зле, сознательно избравшие тьму. Открыв в Откровении Иоанна предельную надежду, становятся непонятными желания людей остановить или отсрочить конец света. Бояться и отодвигать его так же глупо и странно, как Церкви — невесте Христовой всячески упрашивать, чтобы Жених не приходил на брачный пир.
«Тот, кто свидетельствует об этом, говорит:
— Да, Я скоро приду! Да будет так, приходи, Господи Иисусе!» (Откр. 22:20).