Моему дедушке посвящается
В 15 лет я подстриглась налысо. Самой такую операцию было провернуть сложно из-за эстетических соображений. Какой-нибудь клок, или ирокез гребнем доисторического животного ползли бы по темени.
Поэтому мной был разработан план по уговариванию деда на эту операцию. Дед сопротивлялся и прятал привезенную еще с войны острую бритву. Она была его сокровищем. Военным трофеем. Дед привез складную бритву и ложку с гербом. Да, тем самым, с раскрытыми крыльями и свастикой в центре. Он-то и кушал всегда только этой ложкой, вилок не признавал. Один раз я спросила: «А почему ты только эти вещи привез? Ты ведь конный разведчик, дошел до Берлина?».
Дед Гриша посмотрел на меня: «Дурында. Ты не видела, как люди превращались в животных ради швейной машинки. Они от усталости падали в костер и сгорали. А у нас не было сил просто дать им руку. А ложка, что ложка. Я выронил свою и подобрал другую. Смотри, какое качество! Уж сорок лет прошло, а блестит». Он вытер ее и положил на место.
Дед священнодействовал каждое утро. Вначале перекидывал кожаный ремень через спинку кровати. Раскрывал бритву и медленно вверх-вниз, водил ею по ремню. Правил. Взбивал помазком пену. Сосредоточенно. Я смотрела и изнывала от желания лизнуть содержимое. Белое, как гоголь- моголь. Но я же видела из чего он создавал этот «гоголь-моголь». Поэтому крепилась.
– Деда, — я рассеянно водила пальцем по столу, — вот Марина Цветаева подстриглась в пятнадцать лет совсем.
– У нее что тиф был?
– Нет, не было, ты не понимаешь. Волосы потом красивые у нее отросли, волнистые.
– Так и у тебя сейчас красивые. Длинные, густые, как у бабушки Веры. Приятно посмотреть.
Я вздыхала на непонятливость деда. Мне важен был сам факт солидарности с Мариной. В ее дерзости и вызову обществу. На тот момент иметь лысую голову в патриархальной деревне девице 15 лет было чревато многими последствиями. И дед это прекрасно понимал.
Но так же понимал, как для меня это важно. Совершить этот шаг. Проверить себя.
Он молчал, кряхтел. Ушел управляться со скотиной. Я ходила рядом. Запарили комбикорм. Выпустили трехдневных цыплят на прогулку. Вычистили коровник. Направились в огород. А там сорняки, много сорняков. Очень много сорняков.
Куча росла. Солнце припекало. Пот скатывался по ресницам. Почему-то попадал в ноздри.
Дед приподнялся.
– Ну что, пошли.
Он меня подстриг.
Королевской бритвой.
Привезенной из Германии.
Я была счастлива. Проводила рукой по гладкой коже и смеялась. Надо же, получилось.
А на следующий день была школа. Выпускной класс.
Это был очень длинный учебный день. Чрезвычайно длинный. Он был не просто медленный. Он был неподвижный. Как муха в капле меда. И этой мухой была я.
Домой я пришла без портфеля. Молча прошла на веранду и уткнулась носом в стык старой софы. Единственная вещь, оставшаяся после коллективизации. Пыль залезла в нос. Щепки царапали щеку. Я не двигалась.
Я лежала в полумраке софы. Слышала, как собирался дед. Как открывает дверцу скрипучего шкафа и достает свой парадный китель. Кряхтит. Звенят медали и ордена.
На следующий день мне вернули портфель. Сказали, что приходил дед. Отводили глаза.
Спасибо тебе, деда.
Спасибо, что ты был у меня.
Ты научил меня самому важному.
Быть. Несмотря ни на что.
Жить. Вопреки окружению.
И искать свою стаю.