Его недолюбливали коллеги и побаивались ленивые ученики. Одни насмехались над ним, считая его идеи бредом выжившего из ума старика. Другие называли его калужским мечтателем и космическим пророком. Сам он всю жизнь страдал от досаждавшей ему глухоты, и сторонился людей, в глазах которых — из-за своего недостатка — он часто выглядел высокомерным, нетерпимым и странным. Хотя, пожалуй, одна странность у него все же была: в кровавые неспокойные годы войн и революций старик из Калуги постоянно стремился ввысь, в небо, мечтая о том дне, когда человечество преодолеет притяжение родной планеты и устремится в космическую бесконечность…
КОГДА БОЛЬ МЕНЯЕТ И ЗОВЕТ
Мало кто знает, что полет мысли Константина Эдуардовича Циолковского в необъятные звездные пространства начался после того, как он столкнулся с непоправимой трагедией — безвременным уходом из жизни сына Игнатия, своего любимого собеседника, единственного из всех семерых его детей, который осмеливался спорить с отцом о науке, его надеждой на будущее. В роковом 1902 г. Игнатию было всего девятнадцать — и, казалось бы, ничто не предвещало ужаса самоубийства. Когда позвонили из Москвы и сказали, что Игнатий принял яд и не оставил после себя никакой записки, никто не мог поверить в то, что случилось. Никто, кроме самого Циолковского. Люди посчитали, что сын покончил с собой из-за ужасающей бедности. А на отца мгновенно нахлынули две волны необъятного кошмара — непреодолимого ужаса перед Смертью и…чувства собственной вины, сопричастности к тому, что произошло так далеко от родного дома. С первой волной он так и не смог бороться. Приехав в Москву, физически не мог подойти к гробу, посмотреть на покойного и попрощаться. Он просто сбежал с похорон. Со второй волной пришлось бороться долгие-долгие годы. Константин Эдуардович стал сам себе прокурором и беспощадным следователем: шаг за шагом, минута за минутой, он прокручивал в своей великолепной памяти все встречи, все разговоры, все оттенки отношений с сыном. Он не сомневался в своей виновности — в этом его властно обвиняла его собственная совесть, откровение о собственной вине было слишком явным переживанием. Это была реальность, постоянно преследовавшая его.
Мало кто знает, что понадобились тысячи бессонных ночей, исполненных отчаяния и боли, сотни страниц исписанных рукописей, десятки научных идей и мучительные часы воспоминаний, прежде чем Циолковский понял, в чем именно он виноват перед покойным сыном. Медленно, но четко, в его памяти вставали те минуты и часы, когда он с жаром делился с Игнатием идеей своей первой научной работы — так и не опубликованной! Тогда ему было всего 23 года. Это был более чем амбициозный проект: в 1880 года молодой ученый-самоучка отослал в журнал «Русская мысль» статью «Графическое выражение ощущений». Одним из материалов для этого исследования он выбрал — ни много ни мало! — евангельскую Нагорную проповедь… И поставил себе задачу — математически и графически выразить чувства страдающего человечества. Выводы работы были построены, как казалось Константину, на чисто математических расчетах. Он любил повторять, что «только цифры не обманывают». Увлеченно, со всем пылом юности, он пытался вывести графическое изображения отчаяния, радости, грусти. Сумма радостей жизни человека, всех его позитивных ощущений и переживаний — согласно формуле Циолковского — оказалась абсолютно равна сумме горестей и трагедий. И, соответственно, общая сумма испытанного и понятого человеком, суть и смысл его жизни сводились… к нулю, к Ничто!
Игнатий благоговел перед отцом и глубоко проникся его идеей. Он даже мечтал развить ее дальше. Хотя… можно ли развить далее то, что выражается нулем, обнулением, ничем?! И отец в глубине своего неусыпного горя вдруг понял, что сын не видел перед собой будущего, не видел перспектив молодости, смысла самой жизни! Знакомые из Москвы передали Константину Эдуардовичу фразу, сказанную Игнатием за день до самоубийства: «Лучшее для человека — смерть!». И виноват в этом был он, отец!
Константина Эдуардовича просто преследовали трагедии, связанные с сыновьями.
Ему предстояло пережить всех своих троих талантливых сыновей! Однако опыт встречи со Смертью постепенно менял его, смирял и открывал новые глубины истины, за которой он так страстно гнался всю жизнь.
Иван умер в 31 год от заворота кишок. Болезненный, слабый физически, он надорвался, как говорили в семье, при заготовке дров на зиму. Фотография Ивана навсегда заняла место на рабочем столе Циолковского с его собственноручной надписью: «5 октября. Ты умер в воскресенье. Ты воскрес в воскресенье». Отца мучило чувство, что он не смог обеспечить семье спокойное безбедное проживание — и тогда хотя бы этой смерти можно было бы избежать!
Саша, последний из сыновей, также, как и Игнатий, покончил с собой. Он повесился в 1923 году. И все три смерти Константин Эдуардович до конца своей жизни числил за собой: не уберег, не сохранил, не оградил, не объяснил! Не объяснил того, что он в конце концов позже выведет научно, с помощью любимой математики и скажет, обращаясь к ушедшим: «Я не сумел убедить, что радости в жизни все же больше, чем горя!»
НАУКА И БЕДНОСТЬ
В 9 лет Костя переболел скарлатиной — и болезнь спровоцировала пожизненную глухоту. Мальчик очень стеснялся своего дефекта, иногда почти ненавидел себя и считал, что окружающие испытывают только чувство жалости по отношению к нему, посмеиваясь за его спиной. В 12 лет он провел в последний путь маму — и огромное, непереносимое для ребенка горе навсегда определило черты его нрава.
В характере Кости преобладала сосредоточенность и замкнутость, немногословие и серьезность. Он с огромным трудом вступал в разговор с незнакомыми людьми.
С одиннадцати лет он постоянно что-то мастерил: сначала игрушки, используя бумагу и сургуч вместо клея, потом первые движущиеся модели поездов, используя пружины вместо мотора. В 16 лет Костя самостоятельно создал токарный станок. Его вечными спутниками стали модели разных механизмов, машин — и книги, книги, книги… Его отчислили из гимназии — и он, не задумываясь, вступил на тернистый путь самообразования. И доказал, что знания вполне можно получить и вне казенных стен, поступив в Московский университет и позже легко сдав экзамены на должность учителя математики! Застенчивый студент полностью посвятил себя науке. Настоящим благословением для него стала бесплатная Чертковская библиотека, в которой он фактически жил, приходя поздним вечером на скромную квартиру.
В те годы Костя жил на 90 копеек в месяц, питаясь лишь хлебом и водой, чтобы суметь сэкономить на реактивы и книги. Ему было не привыкать: его детство, как и все ранние годы его двенадцати братьев и сестер, прошло под знаком ужасающей бедности. Жалованья отца, лесничего, и его подработок учителем отчаянно не хватало. А принципиальность и патологическая честность отца становилась причиной их частых переездов: коллеги, воровавшие и продававшие лес из-под полы, его не жаловали. В основном образованием детей занималась мать. Но однажды отец захотел показать детям, как вертится Земля вокруг собственной оси, насадив на спицу яблоко. Дети были так голодны, что все их внимание было сконцентрировано лишь на спелом плоде, что и вызвало гнев родителя. Он бросил опыт — и в считанные секунды образ планеты Земля был съеден маленькими невнимательными слушателями…
Наука стала настоящей любовью всей Костиной жизни. Он развил в себе прекрасную самодисциплину, а исследовательский талант помог самоучке идти вперед. Голова молодого человека горела от самых невероятных идей. Он рассчитал, что планета Земля получает от Солнца, источника жизни, всего лишь одну двухмиллиардную долю тепла светила! Чем больше энергии сможет получить человечество, тем счастливее оно станет, решил неугомонный ум юного Циолковского. Именно наука, как казалось ему, сможет, должна суметь наконец-то ответить на вечные вопросы страдающих людей о том, как достичь настоящего счастья.
Так случилось, что за всю жизнь он не объяснялся в любви ни разу.
Первым его юношеским романом стала переписка с барышней из богатой московской семьи, имя которой Циолковский сохранил в секрете до самой смерти, не доверив его даже своему дневнику. Загадочная Ц. написала ему первой, узнав от прачки о странном студенте, который снимал комнату в ее доме. Ц. стала первой, кому Костя горячо поверял свои мечты о звездных путешествиях и открытиях. Переписка длилась долго. И в ней ни разу не промелькнуло слово «любовь». Молодые люди так никогда и не увидели друг друга. Случилось, что отец девушки нашел их переписку, поведение дочери счел неприличным — и запретил писать письма бедному неизвестному студенту. Она покорилась. Написала прощальное письмо — и переписка оборвалась навсегда…
В 1880 женой Константина стала Варвара Соколова, дочь бедного священника. Варвара Евграфовна просто боготворила мужа, верила в его исключительность — и радостно отдавала все с трудом накопленные «на черный день» средства на издание очередной научной брошюры. Она родила Циолковскому семерых детей, троих сыновей и четверых дочерей. Увы, Костя женился не по любви. Он всегда уважал и ценил жену — и сразу после свадьбы дал ей клятву, что бы ни случилось, он никогда ее не бросит. А она радостно и безропотно взяла на себя все заботы о муже, хозяйстве, детях, многочисленных трудностях и частых долгах.
Безденежье, казалось, сопутствует Константину Эдуардовичу: в юности он практически не имел финансовой поддержки от отца, в зрелые годы он отрывал от скромного семейного бюджета средства ради развития своих научных идей…
Деньги никогда не были мерилом его успеха или счастья. Он принципиально отказывался от фиктивного репетиторства ленивым детям богачей. И нажил себе врагов среди коллег, с которыми должен был вместе принимать экзамены у чиновников для подтверждения или повышения своего класса. Мзда от последних была золотой жилой для многих преподавателей — но не для Циолковского! Он ломал весь «отлаженный» бизнес коллег, чем вызывал бурю недовольства. В конце концов, именно такое принципиальное поведение Константина Эдуардовича стало причиной его «повышения», а, скорее, ссылки в Калугу…
Варвара и Константин мало говорили, мало проводили времени вместе — в силу его занятости и глухоты, постоянные занятия наукой крали время от общения с семьей. Все силы своей страдающей и мятущейся души Циолковский бросил на поиски смысла и счастья для всего человечества с помощью математических расчетов и построения невиданных летающих аппаратов.
В 1886 году ученый опубликовал работу с обоснованием возможности постройки цельнометаллического дирижабля. И поехал в Москву лично, чтобы представить свой проект. На словах ему вежливо пообещали «всяческую поддержку». И больше ничего не произошло. Никакого предоставления средств или реальных возможностей для воплощения научной идеи. Однако — ирония судьбы! — уже через 7 лет казенные деньги были легко выделены австрийцу Давиду Шварцу. И в Питере, без проекта и без обсуждения ученой комиссии, был построен подобный летательный аппарат!
Он получился неудачным. Шварцу выделили еще 10 000 рублей на доработку, неслыханные по тем временам деньги! Однако прохиндей от науки просто… исчез, прихватив полученную сумму.
Неслучайно, видимо, пишет гениальный ученый работу «Горе и гений» (1916), словно подводя итог бОльшей части своей жизни. Подумать только! Он был готов совершенно бесплатно уступить свои патенты тому, кто возьмется производить его изобретения.
Дирижабль по изначальному проекту Константина Эдуардовича был построен многим позже, при Советской власти, в 1931 году…
В ПОИСКАХ ОТЧЕГО ДОМА
Из богатейшего научного наследия, которое оставил нам Циолковский, нам хорошо известно об исследовании жидкого топлива, гениальной идее легких топливных баков, многоступенчатых ракетах. Острый ум Циолковского охватывал варианты исследования мировых пространств, разнообразные технологии получения солнечной энергии, энергии морских приливов, конденсации водяных паров, освоения пустынь, кондиционирования воздуха, литературные жанры научно-фантастической повести и дневника.
Ракетная теория Циолковского легла в основу освоения космоса, однако сам ученый скромно считал ее всего лишь частью своей общей теории, в которой физика тесно переплеталась с философией. Его космическая философия была чем-то намного бОльшим, чем просто поиск технических средств для полета к звездам.
Ученый выдвинул закон единства космоса и Земли, и, в конце концов, пришел к удивительному выводу о том, что смерти нет, а в будущем люди преобразятся и составят счастливое «лучезарное человечество».
Даже просто названия научно-фантастических повестей, принадлежащих перу Циолковского — «На Луне» (1893), «На Весте», «На Земле и вне Земли в 2017 году» — говорят о постоянном поиске удивительного места, где люди откроют для себя новую жизнь.
Более 400 его научных работ были опубликованы. И все же к концу жизни измотанный раковыми болями Циолковский страдал от того, что его не понимали. Его, к тому времени знаменитого, вечно окружали люди — инженеры, ученые, пионеры. Просили прокомментировать открытия, показывали свои проекты. Многие старались успеть сфотографироваться на память с умирающим «отцом космонавтики». А он все шептал: «Читайте мои работы…». И понимал под этим потаенные страницы его дневников и фантастических повестей, ведь именно в них он излил — как мог — неутоленную тоску по отчему дому. Натура тонкая, чувствительная, он всю жизнь нес на себе гнет разрыва со своим отцом, произошедший в ранней юности, в 1878 году. Именно тогда он ушел из дома, чтобы больше туда не вернуться. И сыновья покинули его. Навсегда. Глубокой философской основой его работ был поиск лучшего мира, поиск той Вселенной, в которой не будет угнетенный и несчастных, войн и страданий, голода и страха.
Он стремился ввысь. Искал пристанище своему измученному сердцу в небе. Ему казалось, что стоит только человечеству покинуть пределы Земли, исполненной страданий, улететь на другие, более счастливые планеты, получить больше энергии Солнца — и люди, наконец, обретут свой идеальный дом. Идея расселения человечества в космосе, возможность освоения все новых и новых планет, на каждой из которых будет только один правитель, казалось, давала решение вечным конфликтам — не будет войн и несчастий! Это была его мечта, которую он отчаянно строил, цепляясь за сухие математические расчеты.
В своем дневнике ученый писал: «С самого утра, как только проснешься, чувствуешь пустоту и ужас». И, чтобы преодолеть этот ужас, он работал сутками напролет, разрабатывая свою космическую философию, законы гармонии Космоса и Земли.
Его глубинной внутренней трагедией стало то, что в Иисусе Христе Циолковский видел лишь любимого философа. И, хотя Евангелие знал прекрасно и часто цитировал те места из текста, которые отзывались его душе, всю жизнь он упорно познавал Истину только лишь пытливым глубоким талантливым умом, отодвинув на второй план живое человеческое сердце — единственное реальное место встречи с самим собой и с Богом, место возможного покоя души. Сердцу — таинственному советнику и уникальному инструменту познания себя и окружающего мира — не нашлось достаточного места в его научной «светелке».
Циолковский искал отчий дом для себя и всех страждущих — дом, в котором не существовало бы горя и зла. А сердце ученого мучилось поиском пристанища, смутно прозревая истину о том, что ничто земное не сможет никогда наполнить до края бездну мятущегося и жаждущего покоя человеческого сердца.
В РАЗГОВОРЕ С НЕБОМ
Он никогда не забывал того, что случилось с ним в начале ХХ столетия. Исполненный сомнений, терзаний и уныния, он впервые обратился лично к Богу: «Если Ты есть, покажи в небе Крест — или Человека». Сказав, Константин Эдуардович надолго забыл о совей странной просьбе. Однако он был услышан: прошло несколько лет. В 1903 году Циолковский вышел во двор своего дома — и поднял глаза к небу. Увиденное заставило его замереть на месте. А потом он стал громко звать жену, чтобы и она увидела: в ясном голубом небе белые тучи над головой ученого образовали большой белый Крест с ровными краями. Чуть позже на месте креста появилась фигура человека. С тех самых пор Константин Эдуардович был совершенно уверен — Небо его слышит, Небо разговаривает с ним! Часто он говорил о том, что беседует с ангелами. В Калуге его считали сумасшедшим глухим дедом, который выдумывает металлические коробки для полета на Луну…
Трагедией великого ученого стало его решение попытаться постичь умом то, что постигается лишь по-детски чистой верой. К сожалению, вектор его научного поиска, в прямом смысле слова устремленного к небу, так и не совпал полностью с движением его сердечного поиска. И именно это трагическое несовпадение привело, в конечном итоге, к той внутренней боли и постоянному напряжению, отсутствию гармонии, которые преследовали великого ученого всю жизнь…
И все же, прочитав многие труды ученого, протоиерей Александр Мень высказал мнение о том, что он был глубоко верующим человеком — и предложил родственникам отслужить на могиле панихиду по православному обряду, что и было исполнено.
Сам же Циолковский воодушевил современников, буквально заставил их поверить в возможность полета ввысь. Всего лишь через 22 года после его смерти был совершен запуск искусственного спутника Земли.
А описанные в его почти фантастической работе «Космические поезда» (1929) путешествия в космос стали реальностью с полетом Юрия Гагарина и появлением многоступенчатых космических ракет.
Через тридцать лет после смерти Циолковского cоветский космонавт Алексей Леонов станет первым человеком, который выйдет в открытый космос. 18 марта 1965 года Леонов в скафандре впервые «совершил шаг в бездну», к познанию, к которому так неудержимо тянулся Константин Эдуардович.