О культе молодости и современном восприятии старости
Событием года стал фильм Флориана Зеллера «Отец» c 83-летним Энтони Хопкинсом в главной роли. Впервые за последнее время так ярко в культуре сплошь молодящихся людей была поднята проблема старости, уязвимости человека, приходящего в мир хрупким и уходящим также ищущим опоры в других.
Но старость может быть разной. Бесспорно одно — она неминуема. Как произошло, что в современном мире быть пожилым если не стыдно, то как-то неловко? Почему массовая культура ориентирована на молодость, а старость всё больше маргинализируется? Что такое биохакинг, эйджизм и арт-бессмертие? Как возможно, что в культуре одновременно уживается отторжение старости и восприятие её как «golden age»?
Синдром Дориана Грея
В старших классах одним из сильных переживаний необратимости времени был роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». Это история о том, как красивый, самовлюблённый юноша пожелал сохранить вечную молодость. Мистическим образом старел не он сам, а его изображение на портрете. Это была страшная тайна Дориана, которую он пытался скрыть какими угодно способами от посторонних.
Жажда вечной молодости, кажется, охватила и всю современную культуру. Медиа-пространство наполнено образами молодости, которую отождествляют с понятиями красоты, успеха. Cлова «мои года — моё богатство» воспринимаются почти насмешкой. В обществе сформирован негативный стереотип старости: она ассоциируется с понятиями «немощность», «пассивность», «бесполезность», «уязвимость». В современном мире старость воспринимается всё чаще как проблема, а не ценность.
Интернет полон публикаций типа «Знаменитости, которых не пощадило время», в которых как нечто экстраординарное представляют естественно стареющих «селебрити». Это отношение к старости как претерпевание прослеживается на самых разных уровнях. Например, в фольклоре. Кто из нас не слышал анекдотов: «Я уже в том возрасте, когда улыбаюсь не для флирта, а для того, чтобы проверить, нет ли у меня микроинсульта» и т.д.?! Современный этикет предполагает уклонение от разговоров о количестве прожитых лет: словно констатация реального возраста может обидеть и душевно ранить собеседника.
Но в отторжении старости смутно угадывается и неискоренимая жажда преодолеть не-бытие, жажда вечности, которая мало осознаётся в секулярном обществе, где не принято говорить публично не только о возрасте, но и о Боге.
В науке появляется тренд — биохакинг. Это формирование образа жизни на основе медицинских обследований и новейших технологий продления, улучшения качества жизни, часто рискованных. Порой биохакинг напоминает сюжеты марвелловских блокбастеров о развитии в человеке суперспособностей, попытке «взлома» секретного «кода» жизни. Так, экс-сотрудница НАСА, Джосия Сейнер, пыталась «усовершенствовать» собственное ДНК, используя особый ретровирус, что, по её мнению, должно было придать ей супервыносливость и пр. Как же соблазнительна «невыносимая лёгкость бытия» мировоззрения биохакинга! Кажется, приведёшь в состояние гармонии соотношение химических элементов в организме, перекроишь внешность и обретёшь ощущение значимости, полноты жизни, счастья, улучшишь качество общения с окружающими. Это совершенно новое прочтение идеи сверхчеловека. Если прежде сверхчеловек ассоциировался с преодолением, превышением своих границ, то в современном мире он оказался заперт в собственном теле. Эта обманчивая «лёгкость» способна вызывать зависимость. Есть голливудские «звёзды», численность пластических операций которых достигает 60.
В заботе о теле нет ничего плохого. Напротив, это очень христианская интенция. Тело задумано Творцом не менее значимой частью личности, чем дух. Но воспалённая идея бесконечного «тюнингования» тела и страх старения («синдром Дориана Грея») ничего общего с естественной заботой не имеет. Это обесценивание телесности, её неприятие, сведение до уровня инструмента социализации. Такой человек «идёт к врачу, как автомобилист — к автослесарю, чтобы вернуть машине работоспособное состояние»[1]. Отсюда — обилие людей, отказывающихся от собственной уникальной внешности, возраста ради обретения модного унифицированного типажа. Но стремление к вечной молодости не может быть удовлетворено, что нередко приводит такого человека в состояние тяжёлой клинической депрессии и даже к суициду.
Размышляют о преодолении смертности и увядания и художники. Искусствоведы отмечают феномен арт-бессмертия (творческих вариаций на тему отрицания смерти или обретения вечной жизни). Яркой иллюстрацией арт-осмысления современного страха смерти стала работа Демьена Херста «Физическая невозможность смерти в сознании живущего». Это инсталяция из резервуара с акулой в растворе формальдегида. Ироничный и зловещий арт-объект ужасает и вместе с тем создаёт иллюзию обузданности не только страха, но и его источника — смертности. Тело акулы защищено от распада химическим веществом, человек от акулы — стенками резервуара. Иллюзия полного контроля над непоправимым. И совсем другой тип арт-бессмертия: идея того, что человек жив, пока о нём помнят. Примером такого подхода является лирический проект Артема Филатова и Алексея Корси по созданию особой ландшафтной организации места памяти рядом с Нижегородским крематорием — «Сад им», где каждый может посадить дерево в честь ушедшего, дорогого ему человека.
«Дедушка, ты гдедушка?»[2]
Характерной чертой отношения к старикам сегодня является то, что интерес к ним имеет календарный характер. На Радоницу вспомнят ушедших родственников; 8, 9 мая поговорят о ветеранах. В программе телевещания будут старые фильмы о войне и концерты ретро-песен, у памятника Неизвестному герою подарят гвоздичку ветеранам и улыбнутся. Но вот пройдёт памятная дата… и старики вновь уйдут на периферию жизни. Пожилым людям трудно или невозможно найти работу. Среди телеведущих, youtube-блогеров, продавцов, администраторов и пр. почти не увидеть людей пенсионного возраста. В социальных сетях огромным спросом пользуются «молодящие» фото- и видеофильтры. Современные кино, музыка, литература тоже игнорирует пожилых людей как свой адресат.
Казалось бы, единственное пространство, где старики могут быть увиденными, найти себе отдушину и реализоваться — это семья, общение с детьми и внуками. Но и здесь неудача. Между поколениями в нашей инновационной культуре наблюдается колоссальный ментальный, коммуникативный разрыв. Этому способствовал рост городов: молодёжь из провинции переезжаёт в мегаполисы в поисках лучшей жизни. Сказывается и невладение многими стариками жизненно важными диджитал-технологиями.
Молодёжь и пенсионеры живут в абсолютно разных исторических условиях. Опыт прошлого постоянно подвергается ревизии и подозрению. С одной стороны, это помогает развеять различные идеологические мифы, посмотреть на историю как на гораздо более сложный процесс. С другой стороны, может привести к отрицанию прошлого, традиции в принципе, к дискриминации людей по возрастному принципу (эйджизму), робко или с запалом пытающихся отстоять своё право находить в этом прошлом что-то ценное и значимое. Порой эйджизм принимает по-настоящему безобразные формы, как например, популярные в Польше и Украине акции «Отними у бабушки паспорт», молодые участники которых выступали за отмену избирательного права у стариков.
Появилась нуклеарная модель семьи. Раньше семьи были расширенные, проживали в одном населённом пункте, включали несколько семей и объединялись авторитетом родителей. Сегодня — это отец, мать, ребёнок. Внуки видятся с дедушками редко, на каникулах, так как, как правило, проживают в разных городах и даже странах. Это возможность большей самостоятельности для детей в выборе их жизненного пути, меньший риск семейный конфликтов. Но этот новый мир утрачивает совершенно уникальный опыт человеческих отношений, взаимодействий поколений, связи времён.
У М. Н. Эпштейна есть эссе «Дедушка. Опыт домашней теологии». Философ замечает, что есть какая-то добрая, промыслительная ирония в икономии, допускающей неканоническое изображение Бога Отца в храмах в виде старца (т.н. «Новозаветная Троица»). Сам ложный образ Бога как «дедушки», популярный особенно в детстве, хотя и не отражает всей полноты и сложности Бога, акцентирует очень важный аспект Его отношения к человеку. Потому как у молодых родителей с детьми отношения другие: они «приходят к детям издалека, со своими делами и заботами, с ещё не прожитой» и отвлекающей от детей жизнью. А старики всю свою любовь отдают внукам. И вместе с тем у внуков есть перед дедами чувство «благоговения из-за абсолютно несоизмеримого опыта». Это взаимодействие, смысл которого заключается в самих этих отношениях, а не в каких-то внешних целях.
В тюрьме своей памяти
После рождения сына пережила по-новому чувство необратимости течения времени, тоску по уходящим, дорогим людям. Я уже не смогу вместе с ребёнком разделить радость общения с ними. Сможет ли сын почувствовать через мои воспоминания и фотографии этих близких людей? Сможет ли ощутить фонтанирующую энергичность моей прабабушки, которая с её астмой и перебитым позвоночником уходила ещё в возрасте 89 лет в лес собирать ягоды, травы для внуков? Или удивительный дар жизни в избытке моей бабушки, и в 70 лет тянувшей нас, молодых, на многочасовые прогулки по побережью, залитому заходящим солнцем; умевшей питьё простого мятного чая превратить в настоящее священнодействие и пр.?!
Или всё это останется запертым в моей памяти? Да и сами ли мы с годами не заключаем себя всё больше и больше в застенки собственных воспоминаний? Память способна сохранять и разрушать личность. Она является условием целостности человека. Избирательность памяти защищает его от травмирующего пережитого опыта. Но память способна парализовать, как в истории об окаменевшей жене Лота, превратившейся в соляной столп из-за своей неготовности отпустить прошлое и идти дальше, в новую, неизвестную жизнь, доверившись Богу.
У прот. Андрея Кордочкина есть точные слова: «Старость кажется наименее привлекательной из всех возрастов. Она может наступить незаметно. Бывает, что человек обращает внимание на то, что ему уступают место в транспорте. Бывает, что приходят болезни, сопутствующие старению. Теряется зрение, ослабевает слух, подводит память. Женщинам зачастую тяжелее даются изменения своей внешности. Им кажется, что они становятся некрасивыми. Мужчине, особенно деятельному, тяжело дается сознание того, что действие, которое не требовало особого усилия, дается все тяжелее, или не дается вообще.
Трудно терять самостоятельность, просить о помощи. То, что почти всегда сопровождает старость — человеку кажется, что все самое важное, самое яркое, самое интересное осталось в прошлом, когда он или она были молодыми или уже зрелыми и полными сил. У человека создается впечатление, что не осталось ничего, кроме воспоминаний. Заключив себя в музей своей памяти, он угасает. Образ Симеона с младенцем говорит о том, что старость может и должна быть иной. Самое важное, что произошло с Симеоном — это не то, что с ним происходило, когда он был молод. Самое важное — это то, что происходит с ним сейчас. Праведность Симеона, о которой говорит Евангелие — это не просто усилие быть <…> «хорошим человеком». «Хорошие люди» стареют так же безнадежно, как и все остальные. Его праведность в том, что он ждет встречи со Христом, и если этот опыт был дан ему однажды в старости, то нам он подается непрестанно. Именно поэтому для нас то, что происходит с нами сейчас, важнее, чем то, что было раньше».
Старость как ретроспектива жизни или её новый виток?
К неумолимости времени, собственной старости можно относиться очень по-разному. Ю. А. Елисеева выделяет несколько основных ментальных моделей проживания старости.
Старость можно воспринимать как медленное умирание. Старость сопряжена часто с возрастными заболеваниями, постепенным угасанием жизненных сил, что требует мужества, достоинства не только старикам, но и любящим их детям. Осознание собственной смертности — уникальная способность человека, накладывающая печать ответственности за проживание каждого мгновения. Надпись у входа в келию иером. Серафима Роуза: «Уже позже, чем ты думаешь», — это напоминание, что нельзя жить инерционно, кое-как. На «жизненный черновик» у человека просто нет времени: нельзя откладывать важный разговор, помощь кому-то, выражение благодарности и пр. Знание о неизбежности смерти не даёт потерять собственную жизнь. Однако в современной культуре наблюдается ситуация, которую называют эпохой «перевёрнутой смерти»[3], то есть страха и игнорирования смерти.
К старости также можно относиться как к тупику и проигрышу. Человек живёт в ожидании, что дальше будет лучше, в состоянии, которое философ В. Янкелевич назвал «еще нет». Но постепенно человек подходит к рубежу, когда многие возможности становятся или кажутся упущенными и оказывается в состоянии «уже нет». Страшно, когда восприятие старости сводиться к ощущению точки, в которой возможны лишь сожаления. Человек с таким восприятием не видит шанса становления — он мыслит себя уже полностью свершившимся, актуализированным, как в строчках М. Цветаевой: «Всё сбылось, всё в груди слилось и спелось <…> Господи! Душа сбылась».
Старость можно ощущать как «дефицит», то есть нехватку времени, жизненных сил, защищённости, возможностей. Все мы знаем присказку: «Если бы молодость знала, а старость могла».
Но можно попытаться посмотреть на старость совершенно в ином ракурсе, как на приобретение: жизненного опыта, важных встреч и открытий, знания, свободного времени для реализации чего-то важного. Именно так воспринимали и до сих пор воспринимают старость в традиционных культурах. Например, в китайской культуре это приняло даже причудливые формы полного отождествления старости и мудрости. Так, особая рассудительность знаменитого китайского философа Лао-Цзы подчёркивалась легендой, согласно которой он родился… уже седовласым стариком, так как мать якобы вынашивала его 81 год.
И как же замечательно, что наша современная культура, как всякая иная, подобна движению маятника и в ней наряду с геронтофобией (страхом старости) присутствует переживание старости как «golden age», «третьего возраста», открывающего новые уникальные возможности. Пожилые люди, как никогда прежде, становятся студентами, осваивают новые специальности, много путешествуют и т.д. Хотя это опыт, конечно, развитых стран — нашему обществу ещё к этому надо расти. Правда, даже я училась на курсе с пожилой студенткой. В культуре формируется движение за право на естественную старость, которая может быть достойна, красива, как и молодость, зрелость. Одним из трендов в рамках течения боди-позитива становится приглашение пожилых моделей для рекламы продукции, как это сделали в компании Lancôme, задействовав в рекламе 65-летнюю актрису Изабеллу Росселлини. Развивается идея инклюзивного отношения к старости. Так, в Японии, США становятся всё популярнее практики объединения домов престарелых и детских садов, что буквально возвращает пожилых людей к жизни, а малышей приучает уважению к возрасту.
Это чрезвычайно важные культурные процессы обретения смелости принятия и собственной, и чужой старости, уязвимости, развитие способности находить в любом времени жизни свою правду, красоту, смысл. Есть замечательные слова митр. Антония Сурожского: «Помоги нам, Господь, понять, что все — милость».
[1] С.В.Оболкина
[2] Строчка из стихотворения Маши Рупасовой
[3] Ф.Арьес