Хирург

…и бьётся сердце – Синяя птица –

Оно не хочет вот так томиться.

А помнишь, в книжке была картинка

В чудесной сказке у Метерлинка:

Взмывает в небо Синяя птица,

А мы стоим, запрокинув лица.

И те, кто умерли, тоже с нами,

Мы поднимаемся над волнами…

Группа «Белая гвардия»

«Сказки Метерлинка»

– Пинцет!..

– Зажим!..

– Быстрее оборачивайся, ты не сонная медсестра на посту. А иначе — проваливай отсюда, не занимай место, подходящее более расторопному человеку.

Сердитый взгляд сквозь очки пепелит мою пунцовую от стыда физиономию. А я думал, что мужчины не плачут. Внешне сдержался, конечно, только тяжело сглотнул горестный ком. От обиды руки становятся деревянными, совсем не слушаются, а моя мечта стать хирургом следует по пути известной фанеры, оставляя Париж далеко позади… В начищенном до блеска никеле стерилизационных шкафов хорошо видно мое отражение: одежда студента мне уже давно мала, а до халата врача никак не получается дорасти, и он болтается на мне, цепляясь рукавами за операционный стол. Заведующий отделением не даст мне возможности оперировать самому — он родился, кажется, со скальпелем в руке, и не может понять моих глупых ошибок. А я уже устал пытаться что-то ему доказать. Ещё эта странная Катенька пялится на меня из-под колпака, пряча за хирургической маской улыбку. Такая же недотёпа, как и я, подающая невпопад инструменты и готовая заступить на внеочередное дежурство по первому зову начальства, не умея дать отпор. Вот комичная вышла бы из нас пара: рассеянная и неудачник. Вертится на языке единственный, подходящий ей как нельзя лучше комплимент: «Дорогая, есть Людмила Добрыйдень, а Вы у нас — Катерина Добрыйвечер.».

*  *  *

– Катька, ты видела? Ну, анекдот ходячий! Интерн наш, Виктор Петрович, решил квалификацию поменять — втихаря у старшей курсы по сестринскому делу проходит. Уколы учится делать, в подушку, между прочим. Неровен час швабры у санитарок начнет отнимать. Скучно ему, что ли?

*  *  *

Делаю вид, что не слышу этого бестолкового шёпота по всем углам. Наверное, нельзя сразу изъясняться стихами, если ты и алфавитом пока не владеешь. Просил я ее, да, уступить мне место в процедурном кабинете. Раз лавров хирурга мне не добыть — умение делать укол в жизни точно пригодится. А она говорит, смеряв меня взглядом: «Ну, уж нет, сынок. На-ка тебе подушку, здесь поле пошире будет, точно не промажешь. Вот и потренируйся сперва на ней. А потом я тебя к людям подпущу». Оленька, смазливая и смешливая, кивает в мою сторону, а Катерина понимающе снизывает плечами. Сама эту школу проходила и знает, что за широкой спиной старшей медсестры Галины Ивановны можно искать помощи. Она, скорее всего, будет своеобразной, но точно действенной.

…Сегодня вышел из операционной, сбросив мокрый от пота халат, впервые не кажущийся мне снятым с чужого плеча. Надо же такому случиться — операция. Первая моя. И вторая одновременно за одну ночь в нашей провинциальной амбулатории. Конечно, Иван Васильевич ни за что не доверил бы мне стол, но не лопнуть же ему было надвое. И так спасибо, что подсказывал, хоть и в обычной своей манере. «Глаза боятся, а руки делают» — прожил сегодня так детально, пропуская через каждый нерв и сдабривая всем усердием, на какое только был способен. Под ногами ещё немного шатается земля, а утро жмется к ногам продрогшим щенком. Я иду домой, большой и сильный. Поймал себя на желании обнять всех: глупую Оленьку, умницу Катеньку, добрую, но с кулаками, Галину Ивановну.

Вот ты где, моя Птица, спряталась. Не поймать тебя, оказывается, нахрапом, а приручить надо было, кормя с руки. Тот день, когда я, ещё в детстве, внезапно потерял отца и пообещал себе стать врачом, чтоб сыновья всегда росли возле твердой отцовской руки, внезапно приобрел иной окрас, из черно-серого становясь благородно-синим. И витиеватые скорбные линии его все до одной улеглись ровным узором на твоем большом крыле.

*  *  *

Я — ночной хирург. Главное качество — удобный. Основное предназначение — закрываю собой все экстренные случаи. Прибегаю в операционную быстрее, чем успеет раскачаться машина «скорой помощи», благо, живу недалеко. Оленька благодарит судьбу, что разглядела во мне неудачника ещё тогда, когда я делал неумелые инъекции в подушку, вместо того, чтоб курить в ординаторской, запрокинув ногу на ногу…

Катенька чутким сердцем ловит мою волну. Я живу сегодняшним днем. Могу приложить свою руку к чьей-то ране и облегчить боль. Добрая Птица мягко щурит свой глаз и, мне кажется, одобрительно кивает. А незнакомые люди искренне желают моей маме хорошего дня, встретив на улице.

*  *  *

Странное головокружение и звёздные дожди, ходящие за мной по пятам, длятся уже столь продолжительное время, что невозможно не обращать на них внимания. И списать на усталость и недосыпание больше не получается. Гоню догадки прочь, но анализы заведомо сдаю в другом городе частным образом.

*  *  *

Катенька рядом. Устал пытаться оттолкнуть от себя грубостью или вразумительно пояснить, что меня ждёт. Птица — близко. Дышит мне в затылок спокойно и ровно. Ни одно перо из ее красивого наряда не поблекло, не полиняло. Оно упруго и гладко, а синева его бездонно отражается в ночном небе. Количество химиотерапией неумолимо растет, но я не думаю о том, что будет завтра. Сегодня я ещё могу взять в руки инструмент и твердо стоять на ногах возле операционного стола. Заведующий отделением, понимая, что это — мой воздух, даёт мне возможность дышать полной грудью.

Галина Ивановна, ведающая все тайны традиционной медицины и хранящая сокровища манипуляционного кабинета, говорит твердо, как всегда: иди в храм. Я привык слушать ее беспрекословно и пошел.

*  *  *

Он вошёл в Храм несколько раз, но и вышел из него не единожды, во всех смыслах, которые можно искать в этом слове. Только однажды, вдруг резко запрокинув голову вверх, увидел Сладчайший Лик. Долго вглядывался в него, пытаясь понять, почему этот взгляд знаком ему до боли. И вдруг осенит его догадка, что за Птица была с ним рядом и отогревала Своим крылом в самые лютые стужи.

Мы все, его друзья, шедшие дорогами, которые иногда будут пересекаться с его прямой, будем молиться о нем слёзно, с надеждой уповая, что наша вера не посрамится. Будет пересадка костного мозга, очень редкая операция, но на нее найдутся деньги. Люди, приносящие их, будут говорить маме, что не взаймы дают, а отдают долг. Он был практически бессребреником, никогда не ставя перед собой цели заработать на больном.

Священник, который сподобится преподать ему Святые Тайны, со щемящей светлой грустью будет вспоминать эту Исповедь. А мы, уже вдыхая клубящийся аромат кадильного дыма, будем смотреть, как облачение в храме меняют на синее в преддверии Богородичного праздника.

Мои дети ещё помнят его добрую улыбку и заботливо выводят его имя в своих помянниках, теперь на страничке «об упокоении». А два фарфоровых колокольчика, привезенные им из последней реабилитации, мы будем хранить, как реликвию, доставая из шкатулки накануне Сретения, ставшего и днём его главной Встречи. Их мелодичный хрустальный звон удивительно подходит к изображённой на бело-серебристом фоне птице, парящей ввысь.