На детской площадке оживление. Стайка мальчишек собралась вокруг мальчика лет восьми. Он двигается медленно и неуклюже, с равнодушным лицом… Его грустный диагноз нетрудно угадать.
Мальчишки скачут вокруг него, выкрикивают обидные и глупые слова, дергают за одежду и волосы. С каждой минутой они смелеют, начинают бить его по плечам, спине, голове. Мальчик неловко подпрыгивает на месте, то ли уклоняясь от их назойливости, то ли принимая все это за игру. Мальчишки смеются, их лица возбуждены, глаза горят азартом.
Поднимаюсь со скамейки, за ухо выдергиваю из стайки заводилу. Остальные тут же разбегаются. Говорю: «Ну, веди меня к своим родителям, или кто тут с тобой».
Мальчишка тут же начинает плакать и просить: «Ну не надо! Ну я больше не буду! Ну извините!».
Но я неумолим. Я молчу, он причитает, но идет. Так мы подходим к старику, внимательно изучающему яркую листовку. Мальчишка бросается к нему с воплем: «Дедушка!».
Старик отвлекается от листовки, поднимает голову, его взгляд останавливается на внуке, потом на мне и становится вопросительным. Крайне серьезно, тщательно выговаривая слова, я говорю деду: «С вашим внуком только что случилось что-то очень плохое».
На лице деда отображается ужас, его взгляд мечется по телу мальчика, отыскивая кровь, раны и увечья. Он бормочет: «Что? Где? Как? Юрочка? Ты цел? Где болит? Что случилось?». Дрожащими руками он лихорадочно ощупывает ребенка.
Все так же медленно и отчетливо я говорю дедушке: «Он цел и невредим. Дело в другом. Ваш внук только что потерял человеческий облик».
Взгляд деда останавливается, руки замирают, он весь расслабляется и обмякает. На его лице – величайшее счастливое облегчение. Он шумно отдувается, будто только что бегом преодолел пять-шесть пролетов крутой лестницы: «Ф-ф-ф-фух, слава Богу, все в порядке. А я уж думал…». Дед смотрит на меня с укоризной.
И в самом деле, чего это я? Ведь ребенок жив, здоров, руки-ноги целы, голова на месте. Все в порядке…