КОРОБОЧКА

Петька проследил взглядом за голубем, который спланировал с крыши к мусорным бакам, и решил сходить в соседний двор. Там проживал Витька; не друг он был Петьке и не приятель, так, сосед-знакомый. Петька с Витькой не водился, потому что Витька был на год или два старше, да еще и по-хитрому смышлен. Обязательно что-нибудь такое придумает, от чего простодушному Петьке выходили одни неприятности. Но на безрыбье и рак рыба! — и Петька поднялся на третий этаж и постучал в двери Витькиной квартиры.

Дверь отворилась, Витька выглянул, быстро сказал Петьке:

– Занят! Выходи через час, такую штуку покажу! Изобретение века! — и захлопнул дверь.

Петька мигом забыл обо всех прежних Витькиных проделках — шутка ли, изобретение! Петьке никогда в голову не приходили никакие изобретения, а вот истории об изобретателях он читать любил, и изобретателям всегда завидовал. Обычную скрепку — и ту кто-то должен был выдумать. Правда, скрепка служила плохим примером: тот, кто ее изобрел, ни славы, ни богатства не заработал, и вообще — умер в нищете и забвении. Зато вот Эдисон в забвении и нищете не умер.

И сжигаемый любопытством и терзаемый предвкушением Петька отправился во двор ждать Витьку.

Часа через два из подъезда вышел Витька. Петька привскочил с лавки и чуть не закричал: «Ты же говорил через час?!» — однако Витькино поведение заставило его замолчать и вообще очень удивило. Витька шел неуверенным, каким-то лунатическим шагом; при этом он держал в руке маленькую черную коробочку. От коробочки тянулся белый витой провод к наушникам на Витькиной голове.

Витька сделал несколько шагов, остановился и закрыл глаза. Постояв так немного, он осторожно повернулся к Петьке всем телом, медленно поднял руку и сказал странным голосом:

– Петька… Подойди чуть ближе… Только медленно иди.

Петька подчинился, во все глаза глядя на Витьку и черную коробочку в его руке. Витька предостерегающе выставил ладонь:

– Стой! Сделай еще шаг… Еще… Стой! Слышу!

Петька, который теперь стоял к Витьке довольно близко, спросил шепотом:

– Что слышишь?

Витька открыл, наконец, глаза и с довольным видом ответил:

– Это — мое изобретение. Я только что его испытал. Читает мысли. Вот это я и слышу — твои мысли, Петька!

Петька недоверчиво посмотрел на коробочку и наушники и спросил Витьку:

– А что я сейчас думаю?

Витька послушал чего-то в своих наушниках и ответил:

– Ты мне не веришь… А вот теперь ты, Петька, думаешь, как бы себе такую штуку раздобыть.

Петька обмер: именно эти мысли пронеслись у него в голове. Но как?! Возможно ли это?

А Витька, хитро усмехаясь, тронул Петьку за плечо и сказал:

– Не дрейфь. Я буду новый прибор строить, мощнее, а то через этот мысли плохо слышно и помех много. А этот — хочешь, продам?

И Витька назвал цену — сумма для человека восьми лет от роду была просто баснословной. Петька даже не стал спрашивать у Витьки, что за мысли теперь носились в его голове, уж так ему стало горько. Он повернулся и зашагал домой: гулять ему больше совсем не хотелось.

По пути домой в голове у Петьки шевелились разные мысли, одна другой мрачнее, – хорошо, что Витька со своим прибором их не слышал. Думал Петька о том, что вот кому-то выпадает удача делать изобретения и открытия, а кому-то достается совсем жалкий удел — только завидовать, и даже купить они себе ничего стоящего не могут. О таких людях потом никто не вспоминает, и в книжках о них не пишут, и в школе не рассказывают. Даже во время летних каникул они безвылазно сидят в городе и завидуют своим счастливым товарищам, которые плещутся в морях, речках, озерах и прочих водоемах…

Пока Петька добрался до своей квартиры, его мрачные мысли приобрели криминальный оттенок. Он размышлял о том, что исчезновение одной купюры из шкатулки, в которой мама держала деньги на хозяйственные расходы, заметным станет не сразу. Пожалуй, даже совсем не скоро станет заметным, а тем временем Петька с помощью волшебной коробочки раздобудет еще и не такие деньги. Как именно он их раздобудет, Петька даже не предполагал.

В квартире стояла тишина, только на кухне раздавались равномерные удары – это, наверное, вода капала из неплотно закрытого крана. Петька, совсем не думая, пошел прямо к маминой шкатулке. Когда он проходил мимо высокого, до потолка зеркала, он кратко глянул в него и не узнал себя: в желто-сером стекле отразился какой-то перепуганный, взъерошенный мальчик, с чужими глазами и перекошенным ртом. Гулкие удары капель, доносившиеся с кухни, участились, вот странно… Петька сделал шаг к зеркалу, половица пронзительно скрипнула под его ногой, и тогда он сорвался с места, подбежал к шкатулке и схватил ее со стола.

Петька раскрыл шкатулку и потащил из нее верхнюю купюру. Где-то за спиной снова высоко скрипнула половица, Петька вздрогнул и уронил шкатулку на пол. Шкатулка раскрылась, и деньги вывалились из нее, образовав на дощатом полу разноцветный веер. Петька обернулся – никого. Тишина, страшная, мертвая тишина, только капли на кухне… да нет, это вовсе не капли, и не на кухне, это в голове тяжко и быстро стучит…

Петька опустился на колени рядом со шкатулкой и взял из веера какую-то купюру. Он даже не видел, какую именно, потому что перед глазами его плыли цветные пятна и круги. Зажав купюру в кулаке, Петька опрометью кинулся во двор.

Сделка была совершена моментально. Витька ушел домой, а Петька нахлобучил на голову наушники и принялся искать подходящий объект для экспериментов. Однако двор был по-прежнему пуст; тогда Петька подкрался поближе к кошке, дремавшей на подоконнике квартиры первого этажа, направил на нее коробочку и замер, прислушиваясь.

Кошка насторожилась, повела ухом и раскрыла один глаз. Петька сосредоточился и даже зажмурился, вслушиваясь, однако в наушниках он услышал только тихое шипение и далекое потрескивание — наверное, те самые помехи, о которых говорил Витька. Петька на секунду засомневался в достоинствах прибора, однако потом он раскрыл глаза и заглянул в зеленый кошачий глаз — там было пусто, совершенно пусто. «У животных нет мыслей!» — озарила Петькину голову догадка. И он отправился в ближайший сквер — попытать своего исследовательского счастья там.

Сквер был маленький и неухоженный. Из пяти скамеек три были сломаны, цветочные куртины превратились под летним солнцем в неопрятные гербарии. Посреди сквера на маленьком постаменте стоял поясной памятник какому-то мыслителю. Мыслитель, видимо, происходил с Востока, потому что голову его украшала чалма; род занятий мыслителя выдавала толстая книга, которую мыслитель бережно обнимал.

Петька застал в сквере только одного человека. На уцелевшей скамейке сидел смешной старик и читал газету. Петьке он казался смешным, потому что у старика был огромный круглый живот, который висел так низко, что казалось, будто старик вовсе не имел никакого живота, а просто прикрывал своей рубашкой напольный глобус, установленный между его ног. А еще у старика была обширная пятнистая лысина, вокруг которой дыбом стоял венчик седых волос. Петька подобрался поближе к старику, вытянул руку с черной коробочкой и прислушался. Сначала он услышал тихое шипение, потом — треск помех, потом вдруг среди помех и шипения ясно и чисто прозвучало одно слово — «маяк». Услышав это слово, Петька чуть не подпрыгнул на месте, однако после этого «маяка» из наушников исчезли и помехи, и шипение. Теперь в них стояла полная тишина — точно такая же, как в квартире, когда Петька взял деньги из маминой шкатулки…

Воспоминание об этих деньгах нахлынуло на Петьку вдруг и унесло все мысли о коробочке, которая, конечно же, оказалась очередной Витькиной проделкой. Это же Петька взял… не взял, а ук… нет. Он не мог даже мысленно произнести слово «украл», как будто некто строгий и даже безжалостный, с настоящим прибором для чтения мыслей, тотчас бы эту мысль услышал, схватил бы Петьку за плечо твердыми пальцами и привлек бы к какой-то страшной ответственности. Петькины глаза налились слезами, в носу защипало, рука с бесполезной коробочкой бессильно повисла, второй рукой он стянул с головы мертвые наушники, а потом зарыдал — сразу и в голос.

Старик, который отложил свою газету и с интересом наблюдал за Петькой, заговорил:

– Чего ты плачешь, малыш? — голос его оказался сочным и глубоким, и Петька моментально проникся к старику доверием и начал сбивчиво повествовать о своем несчастье. Давясь слезами и судорожно всхлипывая, Петька вывалил все и сразу: и неудавшиеся каникулы, и подлого Витьку с его изобретением, и мамины деньги, и еще много всяких несправедливостей мира, которые сейчас ни с того, ни с сего вспомнились Петьке.

Старик выслушал, обхватил пухлыми руками свой обширный живот, поулыбался и сказал:

– Да уж, история, нечего сказать. Ты, конечно, хорош! Сам-то понимаешь, что сделал? Дал себя Витьке обмануть, это как минимум. А деньги — это как? Дела, брат! Дела! — и старик покрутил своей лысой головой, отчего седой венчик волос пришел в движение и засиял на солнце. Петька присел рядом со стариком на скамейку, втянул голову в плечи и вздохнул. Понимал он теперь решительно все, кроме одного: как вернуть краденые деньги.

Старик легонько ткнул Петьку пальцем в плечо и сказал:

– А Витька-то — изобретатель! Только он твои мысли без прибора прочитал, смотри, какой смышленый, просто гений. Верно он все понял: сначала человек, конечно же, не верит в прибор для чтения мыслей, потому что так не бывает, а когда ему подтверждают: вот, ты не веришь! — загорается желанием такую коробочку и себе приобрести… А зачем она тебе, мальчик?

Петька, угнетенный таким простым разоблачением Витькиного фокуса с «чтением мыслей» даже больше, чем кражей, пожал плечами. И в самом деле, зачем? Да это ладно, с деньгами бы разобраться…

– Не знаешь? И я не знаю: ведь только эти две мысли и можно «прочитать» таким прибором, уважаемый! — сказал старик, а потом хлопнул в ладоши и скомандовал:

– Ну-ка, встать! Видишь аптеку на углу? Ступай туда живо, спроси Марьванну. Запомнил? Только не Людмилу Павловну, а Марьванну. Повтори! — Петька повторил.

– Скажи Марьванне, что Ивану Петровичу халат нужен, срочно. Ступай! — и Петька побежал в аптеку.

В аптеке тощая Людмила Павловна выслушала Петьку с самым недоверчивым видом, но когда он упомянул Ивана Петровича, мгновенно позвала Марьванну. Полная Марьванна, у которой под халатом, похоже, прятался такой же напольный глобус, как и у старика из сквера, выслушала Петьку, кивнула и вынесла ему из комнаты за белой дверью с табличкой «Провизорская» белоснежный, пахнущий свежестью сверток.

В сквере старик развернул сверток, оказавшийся халатом, облачился в него, спрятал в карман коробочку и наушники и приказал Петьке:

– Веди! Где там твой изобретатель Витька?

У подъезда старик взъерошил седые волосы и водрузил на нос массивные очки с толстыми стеклами, которые чрезвычайно увеличили его и без того большие глаза. От этого старик сразу стал похож на доброго и чуть сумасшедшего ученого. И так они поднялись к Витькиной квартире и постучали в дверь.

Витька опешил, увидав на пороге старика в белом халате. А тот, воспользовавшись Витькиным замешательством, ступил через порог, увлекая за собой и Петьку, и прикрыл за ними дверь. Потом старик извлек из кармана черную коробочку и наушники и внушительно произнес:

– Добрый день, коллега. Ваше изобретение произвело на меня чрезвычайное впечатление. Столь смелое и яркое достижение, в столь юном возрасте —это, признаться… признаться…. Э-э-э, позвольте пожать вашу руку, мой юный друг! Впечатлен! – старик схватил Витькину руку своими обеими пухлыми руками в точках пигментных пятен и веснушек и потряс ее.

– Вот только одна загвоздка с вашим прибором, коллега. Он вышел из строя, не работает больше. Я не берусь починить. Не могу утверждать, что это не по силам вам, но… Да вот проверим! — и старик натянул на голову наушники, послушал немного и сказал, разведя руками:

– Ничего не слышу!

Витька уже пришел в себя после неожиданного вторжения и попытался выкрутиться:

– Коллега, вы, наверное, настройку сбили… Я вам сейчас покажу… – и он протянул руку, в которую старик тут же вложил коробочку и наушники. Витька с умным видом надел на голову наушники, повертел в руках коробочку, закрыл глаза, помолчал, а потом сказал:

– Слышу! Вы… вы, коллега, мне не верите…

– Ничего подобного! – воскликнул старик, прижав руки к груди в самом искреннем порыве. – Я верю, безоговорочно верю. И мой юный друг тоже. А что я думаю теперь?

Витька начал лепетать что-то, однако всякая новая «прочитанная» им мысль тут же отвергалась и стариком, и осмелевшим Петькой.

– Вот что я вам скажу, молодой человек, — сказал старик, резким жестом остановив терзания Витьки, который уже окончательно заврался и теперь молол чепуху, только чтобы не молчать. — Вы беретесь починить прибор, а пока чините — денежки побудут у моего юного друга. Когда вы прибор почините, обменяетесь: вам деньги, мальчику  прибор. И еще я ничего не расскажу вашим родителям и вашим учителям… А также вашим коллегам-ученым, — добавил старик с самым торжественным видом.

Обмен был совершен моментально. Старик, сняв халат, отправился обратно в сквер, а Петька умчался домой: нужно было еще разобраться со шкатулкой, пока мама не пришла.

Только одно теперь беспокоило Петьку: как бы мама сама обо всем не узнала, ведь она и без прибора как-то умела угадывать Петькины мысли, и скрыть от нее что-то было непросто… А потом он еще подумал, что Витька мог бы выставить его на всеобщее посмешище, и хорошего было в этом мало, даже совсем ничего. Хотя, может, и не станет выставлять, ведь и сам Витька стал жертвой фокуса — только теперь в исполнении старика. Да и кому Петьку выставлять на посмешище? — разъехались все, нет никого в городе. Пока ребята вернутся, эта история, может, и позабудется…

А потом пришла мама, и Петька, чтобы заглушить свои мысли, принялся громко рассказывать какие-то невероятные истории из жизни Теслы, Эдисона, Форда и Маркони. Петька молол чепуху без умолку, а мама слушала, удивлялась, всплескивала руками и недоверчиво поднимала брови, приговаривая «ну надо же!»

А еще она поглядывала на Петьку и думала, что он в очередной раз попал в какую-то сомнительную историю, но смог из нее благополучно выпутаться, и теперь за этим представлением скрывает стыд и досаду. И сердце ее наполнилось любовью и нежностью, она привлекла сына к себе, и он, наконец, замолчал, уткнувшись лицом в мамино плечо. Петька понял, что мама снова обо всем как-то догадалась, но простила его и любит по-прежнему. И все грустные мысли разом оставили Петькину голову, а на душе у него стало тихо и светло.