«Детство. Бублички. Я»
Моя мама всю жизнь мечтала играть на аккордеоне. Поэтому учиться пошла я. Тем более, подружка из соседнего подъезда собиралась… Она — фортепиано, я — аккордеон. Для меня тогда, восьмилетней, не было никакой разницы. Все было просто, как бывает только в детстве. Одно большое чувство. Музыка.
Он появился вдруг. Среди недели. В обычный тоскливый школьный день. Большой немецкий аккордеон. Лаковый. Цвета гнилой вишни. Что пришлось продать или отчего отказаться, я тогда, конечно, не понимала. Но в доме появилось то самое придыхание. Я чувствовала, что нужно было радоваться. И я радовалась.
«Чужой», часть пятая. Начало
Во-первых, он был огромным. Мне не хватало ни сил — чтобы развернуть меха, ни ног — чтобы достать до пола. Заниматься нужно было каждый день, по часу. Я садилась, усаживала этого монстра себе на колени, и ровно через пятнадцать минут меня клонило в сон. Робкие попытки моего организма спасти меня. Я научилась спать, сидя перед нотами. Читать книги сверху вниз. Молниеносно попадать в нужные ноты каждый раз, когда мама входила в комнату.
Во-вторых, и в главных, это все-таки была не моя музыка. Не то, чтобы я была тонкой натурой в обмороке. Но только не аккордеон. Нет! Я была Ассоль, влюбленная в Саню Григорьева. А мама и учительница, что называется, нашли друг друга. Мой репертуар состоял из «Ах, Самара-городок», «Вдоль по Питерской». У мамы была страсть к блатным песенкам довоенных лет. Из разряда «купите бублички — гоните рублички». Приходили гости. Для мамы наступал звездный час. Я играла. Утирая слезы, подпевал весь стол. Мама, конечно, гордилась. А я умирала со стыда. Мне хотелось исчезнуть и обнять маму одновременно.
«Чужой», часть пятая. Поездки
Иногда музыкальная школа давала концерты. Девочки в туфельках и воздушных платьицах играли Шопена или Моцарта. Я со своим «немцем» была выездная. Мы ездили ТОЛЬКО в дома престарелых. Я и сейчас верю, что в этих поездках был и смысл, и доброе начало. Но с нами, детьми, никто не разговаривал. Не говорили, зачем мы это делаем и для чего. Нас вез автобус. Мы — «подарки». Хлеб, какие-то крупы и палку колбасы.
На концерте старики крепко сжимали пакеты. Кто-то ел прямо во время концерта. Некоторые плакали…
Все, что осталось в памяти от этих поездок: запах колбасы и орущие толстые санитарки. Мне кажется, именно тогда я стала бояться старости. Не морщин и возраста. А старости внутренней. Когда больше не хочется жить.
«Чужой», часть пятая. Освобождение
Мне тринадцать. Я слушаю «Мальчишник». И зачитываюсь Франсуазой Саган. Что делать с «Бубличками». Как переварить все это? К чему приложить?
Закончив музыкальную школу, я больше ни разу не притронулась к инструменту. Он стоял без дела и пылился. Потихоньку стали рассыхаться меха. А потом он исчез.
Могла ли я тогда что-то сделать? Конечно, нет. Мама была для меня самым главным человеком на свете. Я хотела всего.Чтобы она была счастлива. Улыбалась. Гордилась мной. Хвалила меня. И главное — я действительно верила в то, что музыкальные школы просто так не бросают. Такого не существует в природе. И скорее всего, мне только кажется, что мне не нравится.
Страшно представить! Прошло больше двадцати лет. Играть я, думаю, разучилась. Яном Табачником так и не стала. «Бублички» не хочу, но помню наизусть. Они иногда звучат во мне незатейливой мелодией и, время от времени, отрезвляет меня от всемогущества. Когда мне вдруг начинает казаться, что я точно знаю, что нужно моему ребёнку.