В прошлом году чуть ли не из каждой форточки звучала песенка «Я в моменте». Композиция незатейливая и по стилю мне несозвучная, но она словно отражает повторяющийся рефреном мотив всей современной культуры. «Быть в моменте», «здесь и сейчас», «практиковать осознанность», «быть в контакте с собой и миром» — этими выражениями так и пестрят публикации социальных сетей и СМИ. В то же время над этим трендом не иронизировал только ленивый. Достаточно вспомнить популярную карикатуру изображённых трех девиц «Я в моменте» (в костюме-тюбике клея), «Я в потоке» (в костюме-водопаде) и «Я в ресурсе» (в костюме нефтедобывающей вышки). И всё же, если отбросить иронию — что в этой тенденции близко христианскому мироощущению и есть ли несовпадения?
Синдром отложенной жизни
Мы замечаем воздух, которым дышим, часто ли задумываемся о нём? Нет. Я, например, поняла, что почти 30 лет жила в крайне загазованном районе, когда переехала из него после свадьбы на другой конец города к мужу, где перед нашей девятиэтажкой не было никаких шумных дорог — лишь тихие улочки частного сектора да бескрайнее Чёрное море. Солоноватый воздух теперь буквально хотелось «закручивать в банки», потому что не могла надышаться. Первое время на новом месте переживала головокружение сродни опьянению от переизбытка кислорода.
Так же происходит и с человеком в культуре: он не замечает актуальные процессы, они окружают его естественным фоном. Внимание фиксирует культурные тенденции и может дать им оценку лишь когда они начинают уходить в прошлое или, напротив, фокусируется на чём-то новом, приходящем. Мы мало задумываемся, что живём в эпоху, которая насыщена трендами, несколько высокопарно названными «культом скорости», «культом успеха», «культом молодости», «культом мобильности» и пр.
Среди всех этих тенденций есть одна, которая видится особенно важной и вместе с тем сложнее всего выявляющая свою противоречивость – культ настоящего (презентизм).
Важность её в том, что она противостоит очень большому соблазну каждой человеческой жизни — жить инерционно, «на автопилоте», «кое-как». «Привыкайте, приучайте себя всё, что бы ни делали вы, делать отчётливо, с изяществом, расчленённо; не смазывайте своей деятельности, не делайте ничего безвкусного, кое-как. Помните, в «кое-как» можно потерять всю жизнь, и, напротив, в отчётливом, ритмическом делании даже вещей и дел не первой важности можно открыть для себя многое, что послужит вам впоследствии самым глубоким, может быть, источником нового творчества», — такое прекрасное духовное завещание оставил своим пятерым детям о. Павел Флоренский, словно предчувствуя, что он будет вырван чекистами из родной среды, и они рано осиротеют. Этот гениальный священник, на долю которого выпало столько испытаний впоследствии, сам жил как завещал, в постоянном «тонусе». Даже в лагере, умирая от истощения, старался не терять ни минуты на оплакивании поломанной своей судьбы — постоянно стремился быть в контакте с родными хотя бы через письма, продолжал делать научные открытия типа изучения строительства в условиях вечной мерзлоты, сохранившейся живой личинки в мерзлоте, способов добычи йода и пр. Это завещание «не жить кое-как» поразительно близко в некоторых чертах современной идее максимальной включённости в текущий момент.
Также тренд осознанности противостоит инертности, которая связана не только с духовной, экзистенциальной расхлябанностью, но и с ощущением предвкушения подлинной жизни и желанием максимально к ней подготовиться, но она всё никак не начинается и по тем или иным причинам откладывается. Как часто нам хочется поставить жизнь «на паузу» или скорее промотать, оправдывая себя вроде бы объективными причинами (напряжённой политической обстановкой, экономическим кризисом, семейными неурядицами и пр.).
У моей бабушки есть хорошее слово о таком отношении к происходящему как неприятной формальной повинности — «отбыть». Из-за этого человек переживает чувство собственной нереализованности. Если неврозы другого типа обычно связаны с состоянием «хочу, но не могу», то этот синдром обусловлен установкой «хочу, но откладываю, не делаю». В отличие от обыкновенной клинической депрессии здесь всё же есть «утешающая» человека мотивированность. В психологии даже есть понятие — «синдром отложенной жизни». Впервые это невротическое состояние было изучено в 1990-е гг. на примере жителей Севера, которые соглашались жить в крайне неблагоприятных, непригодных для жизни условиях и при этом тяжко, почти непосильно трудиться в надежде, что это им поможет затем, спустя десятилетия, переехать на Юг и жить благополучно[1].
Измождённые труженики даже не задумывались об альтернативном образе жизни и возможности работать в менее рискованной среде. В их жизненной установке трудно найти логику, так как они готовы были пожертвовать десятилетиями наиболее активных лет жизни, чтобы на старости круто изменить свою судьбу и покинуть родные места. Однако этот феномен на уровне целых культурных сообществ отмечался и ранее. Английские колонисты проживали по 30-40 лет в Индии, но считали, что настоящая жизнь начнётся лишь по возвращению в родные земли туманного Альбиона, когда они поселятся в сельской местности и начнут проживать размеренные пасторальные будни.
Синдрому отложенной жизни в большей мере подвержены люди в самый активный период — с 20 по 40 лет. После кризиса средних лет легче приходит ощущение необратимости времени и ценности каждого прожитого мгновения, понимание упускаемых возможностей и пр. «Вынырнуть» из этого состояния можно только осознав проблему, переосмыслив глобальные мечты и трансформировав их в мелкие цели, которые можно начать осуществлять уже прямо сейчас постепенно. «Научи меня искусству маленьких шагов», — есть замечательное обращение к Богу об этом у Экзюпери.
Бывают такие трагические повороты судьбы, после которых откладывать жизнь «в долгий ящик» не видится возможным, потому что у человека нет времени в запасе или даже гипотетически не предвидится возможность разрешение кризисной ситуации. Философ Мераб Мамардашвили любил рассказывать об эпизоде из жизни его любимой женщины, рижанки Зелмы. В 1941 году нацисты оккупировали Латвию, начался террор и репрессии, в том числе и геноцид евреев и ромов (так, всего за полгода было уничтожено почти всё еврейское население страны). Когда родную для Зелмы Ригу захватили немцы, они сразу организовали изолированное гетто. Девушка, будучи еврейкой, решилась бежать со знакомым шведом через залив. За ними утром должна была прийти лодка, но ночь надо было переждать в укрытии в заброшенном домике на берегу. В любой момент их могли схватить и расстрелять нацисты и помогающие им коллаборационисты, да и перевозчик мог передумать. Можно было пережить эту ночь в ужасе и мучительном счёте часов, минут до рассвета. Но вместо этого Зелма… затеяла уборку в заброшенном ветхом домике, постирала старые выцветшие занавески. Не в нашей воле зачастую изменить ход многих вещей, но мы в состоянии поменять своё отношение к нему; пройти не мимо жизни, а сквозь неё.
Культ настоящего
Мы живём в эпоху, когда время перестаёт ощущаться как единый поток из прошлого через настоящее в будущее — сегодня время воспринимается как «пульсирующая точка». Будущее более не переживается как обещание, но как угроза настоящему. Во многом это связано со стремительным развитием технологий, пандемией и пр. Вот почему так популярны фильмы-катастрофы и различные киносаги о супергероях, предотвращающих надвигающийся «апокалипсис».
Мгновению настоящего подчиняется прошлое, с которым теперь оказываются возможны манипуляции ради комфортности проживаемого мига (прошлое оказывается разменной монетой в политических играх и пр.). Любопытно, что нас перестало интересовать отдалённое прошлое — важным кажется лишь то, что может быть связано с проживаемым нами временем. Например, во Франции в 1970-е гг. 80% издаваемых историками книг и статей были посвящены событиям более 100-летней «выдержки» — сегодня, наоборот, такие публикации составляют не более 20%[2]. Очень популярны оказываются мемуары о недавнем прошлом наших современников.
Идея максимальной включённости в настоящее пропитывает нынешнюю культуру на разных уровнях. Это и популярность формата иммерсивного театра, в котором зритель задействован в разворачивающемся действии и может перемещаться вместе с актёрами, и актуальность «искусства новых медиа» (цифровых интерактивных арт-объектов, существующих лишь в момент взаимодействия со зрителем, например, инсталляция, запускаемая нажатием клавиши). Идея погружённости в настоящее задаёт тон и потребительской, массовой культуре: «И пусть весь мир подождёт», — этот слоган звучит не только в рекламе сырков или пива, но и в песне на сцене Евровидения.
Есть любопытное исследование моей землячки-одесситки, семиотика Людмилы Запорожцевой о культуре дома, на примере которой ярко прослеживается нынешнее отношение к настоящему. Пережитком оказывается образ дома-музея, в котором в многочисленной коллекции памятных сувениров, в обилии фотографий в интерьере словно бережно консервировалось пережитое прошлое. На первый план выходит идея «расхламления», во многом родившаяся как осознанный протест против надоевшего потребительского бума. «Анти-плюшкин» — вот он герой нашего времени. «Магическая уборка» японки Мари Кондо — его настольная книга, главный message которой — идея, что человека должен окружать минимум вещей, и то приносящих радость. Даже появляются отдельные специалисты, готовые помочь за отдельную плату избавиться от перегружающего пространство дома, а значит и жизнь, хлама.
Кстати, с идеей расхламления сопряжена и очень популярная идея детокса — очистки от всего, что может отравлять радость восприятия текущего мига: от зашлакованности организма до проработки с психотерапевтом прошлых душевных травм, прощания с «токсичными людьми» в ближнем окружении или, по крайней мере, выработки «безопасного» формата взаимодействия с ними, избавление от интернет-зависимости и пр. Ещё одна неожиданно связанная с «культом настоящего» тенденция — особая тактильная чувствительность наших современников, которая выражается и в желании наполнить свой быт осязаемо приятными, «тёплыми», натуральными вещами, и исследованиями полезности для психического здоровья объятий (помните теорию минимальных 8-ми объятий в день?!), активного развития в детской медицине методик сенсорной диеты (интеграции) и пр. Тактильность, прикосновение — это то, что позволяет мне ощутить себя максимально «живым» «здесь и сейчас», ощутить контакт с другим человеком и этим миром.
Повлияла на особую переоценку значимости настоящего пандемия, после которой стало очевидно, что будущее очень сложно прогнозировать. Мы живём в мире неопределённости и по-настоящему «хозяевами» ощутить себя можем лишь в настоящем. В пандемии люди благодаря удалённой работе получили возможность большее время проводить с близкими, и эта возможность обрела особую ценность, как и возможность пребывания на природе, которой в периоды жёсткого карантина люди оказались лишены. Всё это способствовало тому, что возник феномен zoom-городов — небольших живописных пригородов и провинциальных городков, окружённых горами или лесами, куда массово стали переселяться фрилансеры из мегаполисов в США и Западной Европе в поисках возможности вести с семьёй тихий несуетливый образ жизни на лоне природе.
«Будьмо!»
В практиках осознанности очень много созвучного христианству. Это и неинерционное благодарное существование, внимательное к каждому мигу, к себе и своему отношению к нему; и скромное осознание границ возможностей; и понимание, что планы на будущее способны рухнуть в одночасье из-за форс-мажорных обстоятельств, а пережитого во всей полноте настоящего не отнять.
Об этом хорошо в своё время писал митрополит Антоний Сурожский: «Так устроен современный мир, какую бы вещь мы ни приобретали сего дня: холодильник, телевизор, мобильный телефон, мы получаем ее в сопровождении двух бумаг: инструкции по использованию и гарантии. Есть, однако, исключение — это сама человеческая жизнь, которая дается нам без инструкций и без гарантий. Мы не знаем, сколько нам дано прожить, очень часто не знаем, зачем нам даны те или иные таланты. Мы не знаем, в чем смысл нашей жизни и как «пользоваться» собой. Как научиться быть собой, а не имитировать, не подражать этой жизни. И как научиться жить с собой, если ты сам себя не любишь, например. Мы в поиске, и в этом поиске мы можем обратиться с вопросом к самим себе: «Зачем мне дана эта жизнь?». А этот вопрос — уже половина пути к молитве. И тогда мы обращаемся к незнакомому Богу, к Богу, которого мы еще знаем очень мало: «Зачем Ты дал мне эту жизнь?».
И всё-таки идея осознанности, в том виде, в котором она представлена в современной культуре, уходит корнями скорее в восточные культы и практики, нежели в христианство (хотя её часто и пытаются сравнивать с исихазмом).
Например, крайне модные последние 15 лет практики Mindfulness — это формально очищенные от всякой эзотерики технологии психологической медитации ради снижения стрессовых состояний, впервые предложенные учёным-буддистом Джоном Кабат-Зинном. На их примере видно, что в современном тренде осознанности очень много чисто технологического. Это не христианское пребывание в благодарности за каждое мгновение, имеющей свой конкретный Адресат, форма определённых отношений с Богом и Его творением — это благодарность без адресата, любовь к жизни, не ведающая её Источника, методично натренированная с помощью специальных упражнений, подобно тому, как можно натренировать упорными занятиями в спортзале упругое тело. Как это делается в знаменитом упражнении «2 изюмины», когда человеку предлагается в течении длительного времени (до 45 мин) изучать вкус, плотность, запах обыкновенных изюмин и т.д. Знаково, что сторонники движения осознанности часто призывают оставить не только всякие тревоги, но и надежды. Но ведь надежда не тождественна розовому оптимизму, инфантильно идеализирующему будущее — в ней есть открытость к любому исходу. «Оставь надежду всяк сюда входящий», — слова на входе во врата ада в «Божественной комедии» Данте.
Важно, что тренд осознанности вызывает в отдельных аспектах вопросы не только у христиан, но и у светских психологов. Например, говорят о том, что тревога — естественное свойство человеческой психики, если она не принимает патологические формы. Человек не может всегда пребывать «в моменте», игнорируя полностью заботы о завтрашнем дне и памятование о пережитом. Есть большой риск подменить жизнь «в моменте» «жизнью в забвении», «невыносимой лёгкостью бытия», замыкании в смаковании собственных ощущений.
Память — это то, что сохраняет целостность личности. Многие психические процессы требуют определённой протяжённости во времени. Например, «работа горя», которая может в человеке совершаться годами после потери близкого.
И всё-таки, вопреки противоречивости, тенденция осознанности и погружённости в реальность — это наиболее ценное, что предлагает культура сегодня. Просто нужно не принимать её упрощённо, сводя до клише из Instagram. У нас, украинцев, есть совершенно замечательный тост об этом: «Будьмо!». В нём и утверждение жизни, и утверждение её подлинности, а не имитации, и взгляд с надеждой вперёд.
Когда-то поразил текст киевской писательницы Елены Рог: «Мы стояли с моим мужем в кафе и пили кофе. Муж был молод и красив, и я его любила. На мне было старое пальто, которое портило мне жизнь. Я мучилась комплексом неполноценности и ненавидела это пальто, которое не грело, а только уродовало меня. Кафе было дешевым, а кофе невкусным. И я мечтала, что когда-нибудь мы будем пить хороший кофе в красивом ресторане, и я буду модно одета. А муж смотрел на меня сияющими глазами, он меня любил и не знал, о чем я печалюсь. …Он умер молодым, а я осталась. И в моей жизни было потом много разных кафе и кофе, и много модных пальто. А его не было. Я очень часто вспоминаю этот эпизод, когда у меня все было, а я об этом не знала».
Как часто бывает, мы познаем что-то подлинное только на дистанции (будь-то любовь, дружба, доброе отношение к нам, наиболее благоприятные условия для духовного и творческого развития и пр.). «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии», — кто не помнит эти строки белокурого поэта из школьной программы?
Но самое грустное, что мы можем оказаться в точке, когда обнаружится ощущение, что жизнь заканчивается, так и не начавшись, потому что мы так и не решились шагнуть навстречу чему-то настоящему и «большому».
[1] В. П. Серкин.
[2] Исследования А. Руссо.