Маленький храм в уютном селе, коим несть числа на моей Родине. Его внутреннее убранство — со множеством мелочей, невидимых глазу, с белоснежной чистотой вышитых рушников, заботливо обнимающих древние лики, с букетами полевых цветов, собранных вместе с утренней росой, — вся полноводная река его жизни напрямую зависит от усердия определенного церковного контингента — пресловутых «белых платочков».
Их «хвори» известны каждому: за брюки они отчехвостят представительницу прекрасного пола так, что от страха она будет еще долго икать, ногти у неё досмотрят на предмет наличия маникюра, как строгие школьные учительницы времен железного занавеса и, если таковой имеется, не преминут назвать его нежно и ласково — «антихристовыми когтями». Любого батюшку они научат жить (не одна попадья всплакнула втихомолку от их «заботы» о том, чтобы дети приходские были послушными, пироги — пышными, а подсвечники — натертыми до зеркального блеска). В общем, всякому человеку, переступившему порог храма, со второй минуты становится ясно, кто здесь хозяин. То есть, хозяйка.
Баба Катя не с юности в Церкви. Она, конечно, была крещена во младенчестве прабабушкой, но комсомольская молодость выветрила из ее памяти слова молитв. Она хорошо помнила из своего детства только одно: тепло августовского утра озаряется янтарным светом медовых капель, которыми прабабушка щедро сдабривала коржи с маком — традиционное блюдо праздника. Его название Екатерина никак не могла вспомнить, впрочем, хорошо понимая, что мак здесь ни при чем. Руки потом обязательно будут липкими: возле меда нельзя не испачкаться, но прабабушка за это не станет ругать. Она бережно умоет Катеньку, пригладит непослушные вихры и на утро ее платьице будет чистым и выглаженным.
Позже, уже студенткой приезжая к прабабушке, Катя перед порогом будет стирать слишком яркую помаду ладонью, чтобы не расстроить старого любимого человека, а в качестве гостинца вручит неизменные конфеты «Снежок» — единственные, которые признавала старушка. Но в церковь, недалеко от дома, уже не пойдет… Когда прабабушка перейдет черту временной жизни — отпевание покажется внучке-комсомолке совсем не обязательным.
Катя вышла замуж, как и все, по большой любви, но сохранить ее не сумела и, расплескав всю до донышка, воспитывала сына одна. Когда тот вырос — нечасто радовал ее своими визитами. Выйдя на пенсию, она перебралась ближе к земле, сделав шаг назад, к дому, где прошло ее детство. Здесь отрывной календарь, неизменно висевший на кухне, по-прежнему отсчитывал дни за днями. Катерина спокойно отнеслась к тому, что «вот и старость вдали маячит, и о многом забыть пора» — эти строки любимой Вероники Тушновой все чаще приходили ей на ум.
Чем дольше она жила, тем глубже понимала, что во многом виновата сама: мужу не дарила элементарной заботы и внимания, сына не научила простым вещам, силясь преподать ему больше теоретических наук. Правда, оставалась еще одна душа, которая нуждалась в ее помощи, и баба Катя справилась на отлично — обратилась в церковь, чтобы батюшка отпел ее прабабушку. Наконец-то, впервые за много лет, она увидела ее ночью во сне — еще крепкую и бодрую, и себя — маленькую и счастливую. Рядом, на столе, забытое лакомство — коржи с маком и мед в блюдечке с золотой каймой.
Постепенно приходя к вере, поняла баба Катя, что сначала нужно долги раздавать, а потом дары приносить. Она редко виделась со своей внучкой, но если уж выпадала такая возможность, то окутывала ее любовью и пониманием, маленькими шагами вела к храму, надеясь, что будет кому помолиться о ней, бабе Кате, когда тропинка жизни уйдет за горизонт. Ну, а когда внучки не было рядом, баба Катя поругивала нерасторопную матушку, подправляла фальшивящий клирос, содержала батюшку в страхе и строгости. Все это она делала с искренней христианской любовью, от которой горемычные подопечные иногда не знали, в какую сторону бежать.
Казалось, никому не под силу было изменить этот привычный ход вещей, но случилось непредвиденное. Засыпая вечером, люди не знали о том, что проснутся в другой реальности. Северный ветер, сметая на своем пути человеческие судьбы, парализует холодом все вокруг. Чей-то любимый плюшевый мишка останется смотреть из окна в пустом доме, а чей-то дом и вовсе перестанет существовать. Вместо него — груда пепла из воспоминаний и горя. Баба Катя боялась, что ненависть, обрушившаяся со всех сторон, обретет почву и в ее душе.
В церковь ворвались в середине Литургии Преждеосвященных Даров, в самое сердце ее, когда Силы Небесные невидимо сослужат отложившим всякое земное попечение. Во главе толпы — молодой человек, называющий себя священником. С ним «церковный» народ, основная масса которого не слышала о Символе веры даже приблизительно. Ворвались в тот миг, когда входит Царь Славы и «дориносится Жертва тайная». Храм замер…
Баба Катя не «сегодняшняя». Она поняла чего следует ожидать еще в тот день, когда сообщили о начале войны. Она не сомневалась – юный «отец» не побоится протянуть свою руку, отбирая церковные ключи у пастырей, годящихся ему в деды. У тех, кто положил на строительство этих стен не только силы, здоровье, юные годы, но и все свои чаяния.
Сотню раз баба Катя репетировала речь, которую обрушит на главу человека, раздирающего Ризу Христову, как хищный волк беззащитного агнца. Собиралась цитировать святых отцов, утверждающих, что грехи ереси и раскола смываются только мученической кровью. Но понимала, что не осилит. Что глаза наберутся предательской влагой, дыхание участится и люди, «прелазящие инуде» не станут ее слушать.Такие воспользуются «черным днем» по слову Спасителя: « се есть ваша година и область темная».(Лк. 22:53)
Когда толпа с шумом переместилась из притвора внутрь храма, баба Катя сделала резкий шаг навстречу и твердо выговорила: «Василь, если б ты был священником, ты бы знал, что сейчас идет служба и прерывать ее нельзя». Захватчики остановились и от неожиданности, смолкли. «Ты творишь дела сатаны» — продолжила она. Храбрый молодцеватый «батюшка» оторопело смотрел на сухонькую старушку и не находил, что ответить. По рядам пронесся шепот. Баба Катя набрала побольше воздуха в легкие и подвела черту: «Ты, как раковая опухоль на теле Церкви, распустил метастазы по всему нашему району!». И заплакала, растирая горькие слезы кулачком.
Доброй прабабушки, к сожалению, не было рядом, чтобы погладить по голове маленькую девочку, но я верю — апостол, сказавший «женщина в Церкви да молчит», будет адвокатом бабы Кати, когда придет её время давать ответ за каждое сказанное слово…
* * *
Сегодня отобранный храм также напоминает плачущего ребенка, потерявшего маму. Он с надеждой вглядывается в окружающую его действительность. Те, кто повесил свои замки на чужие двери, никогда не смогут заполнить его ни людьми, ни молитвой. А Церковь — она не в бревнах, а в ребрах. Родные, любимые, оставшиеся без стен, батюшка с матушкой и детьми придут домой к бабе Кате. Станут на колени и вместе с ней будут молиться, доверяя Промыслу Божьему больше, чем суду человеческому. Проходя мимо храма баба Катя не побоится войти в ограду, подойти близко-близко, коснуться шершавой стены, прижаться к ней щекой.
Она вспомнит слова прабабушки, что возле каждого поруганного храма стоит ангел, хранящий Престол и будет он стоять так до Второго Пришествия Царя Славы. Баба Катя верит, что однажды обнимет ту, которая вымолила ее для Церкви под этими самыми сводами, где из-под купола на них смотрел Обещающий вечную жизнь Христос. Без болезни, без печали, без воздыхания.