Непонятный Виктор Гюго, изучаем вместе

Особый мальчик

Пришло время дать ещё один развёрнутый ответ на вопрос, который, порой, приносят в тихую заводь моей жизни волны бесед об особых детях. Зачем нашей большой семье нужен особый мальчик.

Ответ пришёл от моей седьмой дочки. Ей скоро 10 лет, с четырёх лет она занимается фигурным катанием. Это я не хвастаюсь, а упоминаю важную для дальнейшего повествования деталь.

С Сёмой она всю жизнь живет в теснейшем контакте.
Когда Сему выписали из детской реанимации, мне рекомендовали его от семьи (мужа и семерых детей) изолировать. Потому что любая вирусная инфекция — сказали мне — может его убить.

Вы легко можете представить себе, с каким неистовством я принялась прятаться от своих! Но все же Дуня, которой тогда было два года, и которая особенно по мне скучала, пробралась к нам в постель. Я легла кормить Сему и поняла, что она лежит у него за спиной. Она придвинулась к нему, обняла его и стала сосать палец. В этом нашем лежании вокруг Семёна было что-то хорошее, целебное. И у меня не хватило сил выгнать Дуню. С тех пор так и повелось — они вместе. Несмотря на то, что Сёма лишь к пяти годам начал пробовать ходить, не слышит и совсем не говорит, а Дуня с четырёх лет катается на коньках, они близки близостью восьмидесятого уровня, когда быть рядом — это и есть норма.

Из-за этой удивительной пары моя лента в соцсетях состоит из детского спорта, видео с маленькими фигуристами, демонстрирующими чудеса на льду, и особых детей, фрагментов из их непростой жизни. Жизнь детей-спортсменов и детей-инвалидов похожа в одном: каждое их достижение — это труд, боль и преодоление себя. То есть, эти два потока историй об одном и том же. Только особым медали не дают, но я уже подумываю, что надо будет что-то такое устроить. Наградить Сему за достижения.

Некоторое время назад моя дочь разучивала новую программу. Образ, который выбрал для неё тренерский штаб — это Эсмеральда.

Я решила помочь дочке, познакомить ее с героиней, которую ей предстоит воплотить в танце на льду. Стала искать подходящий материал.

Я посмотрела фильмы и мультфильмы, послушала мюзикл по роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Мюзикл отпал сразу, потому что не хотелось слушать с ребенком арию о продаже души дьяволу.

Диснеевский мультфильм не имеет ничего общего с романом вообще. Квазимодо там похож на Белоснежку, беседует с птичками, а вместо гномов его опекают горгульи, представленные как веселенькие ушастенькие серые зверюшки.

Наиболее точным, и в то же время, деликатным мне показался фильм 1956 года с участием Джинны Лоллобриджиды. Также меня покорила работа художников по костюмам, с большой любовью и скрупулезностью воссоздавших облик парижан эпохи Людовика XI.

Итак, мы устроились перед экраном компьютера и фильм начался. Я предавалась ностальгии по временам, когда смотрела этот фильм впервые со своими папой и мамой.

Дело дошло до шутовской коронации, возбужденная чернь выбирала короля шутов. — Посмотрите, какая рожа!! — кричали участники этого действа.

И тут я почувствовала себя немного неуютно. Оказалось, что дочь моя смотрит на меня, широко распахнув свои и без того большие глаза. На лице ее написано было полное недоумение, почти возмущение.
— Это что ещё такое, мама? — строго спросила она меня.- почему над Квазимодо смеются? Почему они такие злые? Или они такие глупые?

Это была удивительная реакция. Я помню свои впечатления от этого эпизода: я была с толпой, я была напугана этим горбом, закрытым глазом, гугнивой речью. Я понимала тех, кто боится горбуна Квазимодо, считает его чем-то вроде страшной зверюги, тех, кто хохочет над ним, переступив через свой страх.

И вот рядом со мной сидит моя дочь, плоть от плоти моей, смотрит классическую экранизацию «собора Парижской Богоматери» и категорически не понимает задумки великого Гюго.
Она не видит причин, по которым Квазимодо следует как-то выделять из толпы. Более того, для неё он просто человек, столкнувшиеся с кучей безмозглых буллеров.

— Мама, разве так можно? — она хватает меня за руку, она волнуется.
— Если он глухой, почему не слухопротезирован? — ну на этот вопрос мне проще ответить.

Я говорю о том и о сем, заливаюсь соловьем, и вдруг, дамы и господа, меня осенило: настал великий момент, который мне, периодически сталкивающейся с дискриминацией инвалидов, казалось, не наступит никогда.

Ведь я часто говорю людям, которых мой ребёнок пугает — не бойтесь, он хороший и добрый мальчик. Или я говорю: такие дети тоже люди и они имеют право на жизнь в обществе. И мне возражают, а я пытаюсь убедить, или, расстроившись, умолкаю. Или я говорю — не надо выражать мне соболезнования, мой особый ребёнок классный и мы счастливы. И собеседники мои смотрят на меня, как будто я малость того — спятила от горя, или, может быть, привираю.

Но в упомянутый момент я торжественно поставила фильм на паузу, взяла дочь за руку и сказала с великой радостью, потому что слушал меня человечище, чуждый предрассудков, страха и неприятия особых не потому, что ему ездили по мозгам, и внушали, что инвалидов обижать нельзя, а потому, что девочка моя выросла в большой семье, где ее брата и ее сестру — особенных людей — все всегда очень любили.

— Представляешь — сказала я своей дочке — давным-давно, в далекие средние века общество не принимало особенных людей. Если человек был глух или у него был закрыт наростом глаз, его считали проклятием Бога, позором рода, над ними глумились, его обижали, показывали на площадях за деньги, и люди считали нормальным платить за то, чтобы таращиться на человека с горбом или карлика.

Мама Квазимодо, увидев его личико, так испугалась, что бросила его на ступенях собора в дождь, на произвол судьбы.
— Ужас!!! — сказала Дуня.

Мы продолжили смотреть фильм. Дуня схватила Семена, который возился с машинками, посадила рядом с собой и горячо обнимала его. Он не сильно противился, но что, собственно, происходит, не понимал, и, посидев рядом с сестрой минут двадцать, попытался высвободится из ее объятий. Она же не отпускала его, словно боялась, что бегая перед телевизором он нечаянно может оказаться в средневековом Париже и стать жертвой предрассудков.

— Мама, Квазимодо, прям как Сёма — сказала она — ничего не слышит и везде залезает! У нас и правда есть такая проблема — стоит зазеваться — и все, Сёма уже залез по полкам высоко, под потолок. Сидит и сбрасывает вниз книжки или что бы там ни было.

Слёзы текли по Дуниному лицу, когда Квазимодо наказывали на площади, когда не давали ему пить.

Она нахмурилась, когда Эсмеральда сказала:
— О, Квазимодо, если бы твоё сердце можно было бы поместить в грудь Феба!

— Какая дура,- прошептала моя дочь — понятно же и ежу, что у Квазимодо сердце доброе, потому что он много страдал. А за Фебом все время все девочки бегают, вот он и стал изменщиком!

Когда фильм закончился, дочь выпустила братишку из объятий, чему тот был несказанно рад, посмотрела на меня усталыми, заплаканными глазками, и сказала:

— Мамочка, как хорошо, что эти средние времена прошли, и таких людей, как Сёма все любят!
— Да, это просто прекрасно!!- Сказала я.
И в очередной раз подумала, что для этого он и родился в нашей семье, дорогие друзья, чтобы три его брата и четыре сестры, общаясь с ним, через руки, которыми он их обнимает, через губы, которыми он их целует, через ясные большие глаза его, которыми он на них смотрит, приняли его всем сердцем, а через него — всех таких, как он.

Сёма живет с нами для того, чтобы в одной отдельно взятой семье закончилась эпоха мрачного средневековья и чтобы суждения Гюго о игре прекрасного и безобразного перестали быть понятными и очевидными. Думаю и сам автор «Собора..» был бы этому рад и не очень бы на нас обиделся. Он ведь хороший был человек. Я о нем курсовую писала. Ему бы понравилось мои дети — новый Квазимодо и новая Эсмеральда — парочка — не разлей вода. Красивые и сильные ребята.

Светлана Зайцева

Читайте также: «Несколько мыслей о Чехове»